28 ноября 2007
Персона
1953
14 февраля родился в Пушкине под Ленинградом. После школы ушел в армию, служил в воздушно-десантных войсках.
1986-1991
Отучившись в Ленинградском горном институте, не стал искать теплых мест в столицах – работал в экспедициях инженером-геофизиком.
1994
Начало активной политической деятельности – избран депутатом Законодательного собрания Санкт-Петербурга.
2001
Становится сенатором, переезжает в Москву. В декабре того же года избран председателем Совета Федерации, в 2003-м – переизбран на эту должность.
Спикер Совета Федерации Сергей Миронов по официальной табели о рангах – третье лицо в государстве вслед за президентом и премьером. Но помимо этого, он сегодня единственное лицо в государстве, к которому у меня есть вопросы, да и не только у меня.
Ответы остальной российской власти, к сожалению, довольно предсказуемы. А что скажет Миронов, никогда не знаешь. Иногда эта непредсказуемость оказывается самоубийственна для имиджа, а иногда – спасительна. В любом случае он сегодня единственный, от кого можно ждать сюрпризов. И на выборах, и во время интервью. Это же касается его партии “Справедливая Россия”, результат которой на выборах 2 декабря тоже никто не возьмется прогнозировать. Он зависит от того, сколько в России людей, которым нравится курс, но не нравится КПСС.
А у меня интерес к Миронову сугубо конкретный – мне интересно понять, где кончается имидж и начинается человек.
“Я не верю, что добро наказуемо”
– Вы назвали партию “Справедливая Россия” и сделали справедливость одним из ключевых слов в предвыборной кампании. А какие у вас самые первые, детские ассоциации с ней? Когда вы впервые вообще убедились, что она есть?
– Это были две довольно смешные истории, но я после них всерьез убедился: да, есть. Первая – весна шестьдесят четвертого года; почему помню так точно – потому что ситуация вертится вокруг цитаты из Хрущева, а его сняли в октябре. Дом культуры, я в четвертом классе, у нас КВН между “ашниками” и “бэшниками”, тогда это устраивали сплошь и рядом. На сцене ДК очень красивыми золотыми буквами выклеены цитаты: слева – что-то из Хрущева, справа – из морального кодекса строителя коммунизма. Пока идет разминка, я этими золотыми буковками любуюсь, мы с ребятами аккуратно их отдираем и на следующий день приносим в класс – ну красиво же! А классный руководитель у нас – любимица всей школы и вдобавок парторг: она была еще первой нашей учительницей, потом ушла заканчивать высшее образование и вернулась к нам в четвертый класс, мы ее обожали. И вот ее вызывают к директору и докладывают: так и так, ваши совершили идеологическую диверсию. Ободрали моральный кодекс строителя коммунизма и речь Никиты Сергеевича. Это не просто так. Родителей – в школу, и если коммунисты – то взыскание за недостаток бдительности в воспитании. Самих зачинщиков гнать из школы без разговоров. Вот она-то и вступилась: слушайте, какая диверсия, они же дети! Родители быстро нашли плотника, который вырезал новые буквы и раскрасил лучше прежних, и никто, в общем, не пострадал. А в октябре и Хрущева сняли.
– Слушайте, откуда здесь это желание – на ровном месте везде искать идеологическую диверсию?
– Честно говорю, не знаю. Но ее выискивали всюду, не могут без врагов… А вторая история была еще смешней и еще символичней, если вдуматься. Примерно те же времена, у нас тимуровский отряд во дворе, мы очень серьезно к этому относились – конспирация, тайные добрые дела… Одной старушке из нашего двора привезли дров: она была, кажется, участница войны, старая коммунистка, и ей привезли на зиму полный сарай. Тогда по всем окраинам еще топили дровами, паровое отопление было только в новостройках, и дровяной сарай был не экзотика, а самый что ни на есть быт. Мы решили ей ночью эти дрова переколоть, расковыряли гвоздиком замок, залезли в сарай, перекололи, сложили штабелями… Утром она приходит – замочек снят, а из сарая пропали две банки квашеной капусты, которые она там хранила. Это, значит, кто-то после нас залез и спер. А она, естественно, подумала на нас. Причем что у нее капуста пропала – она заметила, а что дрова все переколоты – вообще внимания не обратила. Тоже частая история. Ну, потом все это как-то выяснилось, она очень умилялась, так что в наказуемости добрых дел меня не убедили. Хотя уже с детства полезно привыкать, что никто не будет тебе особенно благодарен.
– Вам во время разъездов по России за последнее время пришлось выслушать массу жалоб и на месте решить тьму проблем, потому что без визита властей они никак не решаются. С чем обращаются чаще всего?
– Как ни странно, с гражданством, потому что здесь развели бюрократию фантастическую, абсурдную. Подходит человек из Туркмении и рассказывает, что для получения гражданства его отправляют за справками в Туркмению, на прежнее местожительство. А его могут туда не впустить и оттуда не выпустить – но это никому в голову не приходит… Мы таких ситуаций решили множество, но этого ведь разовой помощью не решишь. Главное же, что бросается в глаза – такое же абсурдное распределение доходов. Мы много говорим, что люди стали жить лучше, – но кто именно? Пенсионеры? Бюджетники? Военные? Страшно сказать, но как раз те, кто больше всего нуждается, и те, кто больше всего работает, – по-прежнему самые уязвимые категории населения, и нищета их бросается в глаза. Тут никакими разовыми дотациями не поможешь.
“Сперва трясина, а дальше будет твердо”
– Вы не догадываетесь, почему именно “Справедливая Россия” вызывает такой вал злобы, причем отовсюду?
– А потому, что всякая неангажированная партия мешает всем одновременно. Партии власти – потому, что она уже сама не отрицает своего сходства с КПСС и копирует ее даже стилистически, озвучивая любимые инициативы устами ткачих. Господи, ну позови хоть шахтера, хоть металлурга – нет, преемственность стиля обозначается ивановской ткачихой… Это партия крупной государственной бюрократии, ей никакая справедливость не нужна, и она готова говорить о нас небылицы по любому поводу. Хотя никто, кажется, не сомневается, что большая, современная социал-демократическая партия стране необходима, что это необходимая часть в политическом спектре, что без нее у миллионов людей нет своего голоса, своего инструмента влияния на ситуацию… Коммунистам не нравится, что мы нравимся их электорату. Той его части, которая не хочет обратно в советский социализм. Между прочим, мы предлагали Зюганову объединяться – КПРФ не хочет. Но вообще в результате этой кампании я заметил главное: если множество самых разных сил с разных сторон врут о тебе что попало и мешают всем твоим начинаниям – значит, ты делаешь действительно что-то важное. Что-то нужное. А напугать меня или испортить мне настроение очень трудно – после десанта да после геологии… Там риск не для репутации, а для жизни, и я с этим умею справляться.
– В десанте или геологии у Вас были ситуации, когда Вы реально ходили под смертью?
– Смерть я видел близко, в первый раз – еще во время больших учений в десанте, когда мы служили в Азербайджане. Там попросился прыгать один солдат, который почти все два года проработал на аэродроме, укладывая парашюты: у него в активе было не больше трех прыжков, вот он и захотел – буквально перед дембелем – прыгнуть, чтоб хоть было о чем рассказать… Звали его Серегой, как меня. Групповой прыжок – дело довольно трудное, там нужно строго держать дистанцию, чтобы не врезаться в чужой парашют, не погасить его: упадете вместе, спасать некому. Он промешкал при выбрасывании с АН-12, и офицер – старший лейтенант, выпускник элитного Рязанского училища – попал ногами ему в парашют. Оба стали падать, я до сих пор помню ощущение ужаса и беспомощности – летит какой-то ком, это они падали вместе, а мы вокруг ничего не можем сделать, только кричим. Так этот крик и стоял в воздухе. Причем лейтенант-то мог спастись -у каждого стропорез, он мог отпихнуть солдата, выбросить свою запаску и приземлиться. Но он до последнего пытался так открыть запаску, чтобы они удержались вместе. И не сумел. Солдат разбился сразу, а лейтенант был еще жив. Наш комдив Спирин тотчас вызвал вертолет, лейтенанта погрузили в него, отправили в госпиталь – он там, в вертолете, и умер, у него целой кости не было. Но перед смертью пришел в себя, увидел Спи – рина и только два слова успел ему сказать: “Не жалею”. То есть он не жалел, что не спасся, что не бросил солдата, – это и есть нормальная мужская смерть, как я ее представляю. Ни о чем не жалеть.
Но это только когда я видел чужую смерть вблизи. А сам почувствовал ее – совсем рядом, в двух шагах – уже в Монголии, на реке Запхан. Я занимался всю жизнь разведкой урана. Там эта река – она не сплошной поток, а несколько пересохших мелких русел; если переправляться вброд – двадцать минут. Если в объезд – давать круг в полтора суток. Предпочитали вброд, конечно, хоть и рискованно – там, если соступить с тропы, засасывает мгновенно песок-зыбун. И вот я – это какой же год был… думаю, восемьдесят восьмой или чуть позже – иду вброд, прошел две трети этого расстояния, около двух километров, и чувствую вдруг, что ступил и проваливаюсь. Уже вижу, как в пятистах метрах от меня улыбается монгол, встречающий меня на “уазике”, – он-то не видит, что меня засасывает, рукой машет… Оглядываюсь, наши смотрят мне вслед и тоже ничего не видят. А я в сапогах-болотниках, и они уже воду черпают. Я влево – проваливаюсь. Вправо – проваливаюсь. Щупаю палкой – везде засасывает. Понимаю, что надо назад, шел-то я по твердой тропе; рванулся что было сил – и проваливаюсь. Вот это был ужас настоящий, как в детском сне. Причем все это бред, что обязательно вспоминаешь перед концом всю жизнь, что она успевает промелькнуть – у меня одна была мысль: Господи, глупо как! Как невозможно глупо – в такой ясный день, ни тебе бури, ни ливня. А действительно, солнце светит, только ветер резкий. И среди всей этой идиллии, опять-таки на ровном месте – тону у всех на глазах. Слава Богу, смог успокоиться, говорю себе: но ведь сюда-то ты шел, все было нормально! Значит, там твердая земля! И действительно, скоро нащупал твердь. Вернулся на два километра назад и поехал в объезд.
“Двухпартийный парламент будет, но не сейчас”
– Многие опасаются, что Россия получит двухпартийный парламент…
– Опасаться тут нечего, я бы не видел в двухпартийном парламенте никакой катастрофы – многие страны так живут и не жалуются. Но случится это не сейчас. Сейчас, полагаю, мы получим четырехпартийный. Нельзя выстраивать двухпартийную систему сверху: вот ты – главная партия, ты – оппозиционная, взаимодействуйте… Это должно отстояться в самой парламентской практике. Думаю, что переломное четырехлетие как раз впереди: за это время вторая сила оформится.
– Я никак не могу понять: почему Вы, так отличаясь от ЕР идейно и стилистически, все-таки повторяете тот же тезис о третьем сроке для президента? Неужели Вы не видите вокруг никого, кроме Путина?
– Я объясню, в чем дело: ни о каком культе личности говорить не приходится, и. дело не в Путине, которому якобы нет замены. Замена есть, но есть и отвратительная местная традиция – ругать предшественника, когда ты получаешь власть. Нужно чем-то объяснять свои ошибки, неудачи – все валят на предыдущего руководителя; Путин, кажется, единственный в позднероссийской истории, кто от этого сумел удержаться. Я не уверен, что сумеет удержаться преемник. Я не уверен, что преемственность сохранится вообще: это трудно, а такого стресса страна может сейчас и не выдержать. Все-таки Путин вернул свет в окошке. Это начало чувствоваться только что, в последние два-три года, когда стал виден результат его работы. У людей появилась гордость, появилась надежда, они это связывают с его именем – что ж теперь, отбирать? Зачем эта лишняя тревога? Дайте стране встать на ноги, как-нибудь не пострадает от этого демократия. Сегодня Путин объективно лидер, со своим опытом, со своим авторитетом в мире. А в мире очень неспокойно – тут и Иран, и Ирак, и Косово; и чтобы Россия оставалась в мире среди главных игроков – нужен человек с путинским авторитетом.
И потом, у Путина есть еще одно серьезное преимущество. Он категорический противник репрессий. А всякого рода радикалов, желающих установить диктатуру и начать с уничтожения всех остальных, у нас традиционно очень много. Пока Путин у власти, есть твердая гарантия, что государство не будет заниматься сведением счетов с оппонентами, не станет устраивать диктатуру страха. Путин это доказал. Так что я бы не советовал с ним прощаться. А уж культ – это не его рук дело. И культ этот, доходящий до смешного, компрометирующий прежде всего его самого, как раз насаждается главной провластной партией, в ее стилистике. Этот культ, сами понимаете, восторга у меня не вызывает.
– Почему Вы никогда ничего не расскажете о семье? Тоже был бы неплохой пиаровский ход.
– Это принципиальная позиция: с тех пор как попытались оболгать моих близких, я решил всячески оберегать семью от участия в политике. У каждого должен быть тыл, куда враги не дотягиваются. Я не хочу, чтобы жена, сын или дочь расплачивались за мое участие в политике; и чтобы в их частной жизни кто-то рылся – тоже не хочу. Эту сферу я закрыл. Ну что вы еще хотите знать – женат, есть сын и дочь, трое внуков (сыну спасибо), кот Агат… Про кота, извольте, я говорить готов: очень его люблю, прекрасное животное, англичанин, умней собаки…
– Сейчас слово “русский” на глазах становится главным брендом: как бы вы сами ответили на вопрос о русском характере, что в нем все-таки главное?
– Щедрость и упрямство. Этими двумя качествами русский человек определяется вполне. Он легко делится последним – вероятно, потому, что без этого в наших пространствах просто не выжить, тут все стояло и будет стоять на взаимопомощи. А упрямство – это потому, что долго запрягаем, но быстро ездим. Самое точное определение русского характера, данное иностранцем, – это ведь Бисмарк, кажется. Русский действительно долго терпит, но все помнит. И рано или поздно осуществляет задуманное. Я не видел более упорного народа. Потому и манипулировать им нельзя – он все видит, .все запоминает и всем знает цену. На это и надежда.
Источник: "Собеседник".-28.11.2007.-№045.-с.16,17
