19 июля 2010
Сергей Миронов — о бурной карьере фондового брокера в лихие девяностые, о способах применения паяльника не по прямому назначению, Владимире Путине и его методах, а также инструкция о том, как стать третьим лицом в государстве.
«Питерские» в современном российском лексиконе — не городская принадлежность, а сугубо политическая. Своих не сдают, но и спрашивают по чину. А иногда еще и в оппозицию друг к другу уходят…
– Сергей Михайлович, в лексикон уже прочно вошло понятие «питерские». Вы как к такому землячеству расположены?
– Были в политической истории и московские, и свердловские, и еще раньше днепропетровские, и так далее… На мой вкус, важна не география, а эффективность власти. Можно по-разному относиться к «питерскому лицу» десятилетия постельцинской эпохи, но то, насколько продвинулась страна за эти годы по сравнению с девяностыми, очевидно. При этом я не собираюсь мазать черной краской все, что было сделано в девяностые, и безоговорочно принимать все сделанное в новом веке. Ельцин и его команда начинали движение по пути реформ, и ошибки и просчеты на этом этапе были неизбежны. Тому времени надо быть благодарным и за горький опыт, и за то, что выходцам из Санкт-Петербурга уже понятнее было, как делать не надо.
– Видимо, это питерская особенность — оставаться в оппозиции, будучи на посту?
– Факт. Такие парадоксы бывают в жизни! В Питере я был в оппозиции губернатору Владимиру Яковлеву. Когда он переехал в Москву и стал вице-премьером по ЖКХ, я его поддерживал! Помню, как на одном из заседаний правительства Яковлева обсмеяли, когда он в ответ на предложение ввести стопроцентную оплату ЖКХ и повесить расходы по капремонту на жителей, сказал, что этого делать нельзя категорически. Я его поддержал.
Яковлев в Москве и Петербурге — два разных человека. Даже в личном общении. Там мы были явными противниками, тут — нет. Когда меня утверждали членом Совета Федерации, он активно поддержал мою кандидатуру: «Миронов — трудоголик, утверждайте его смело, он будет работать день и ночь!» А уж в Москве у нас и вовсе нормальные отношения установились…
Не буду ничего говорить о Яковлеве-политике, а вот как о губернаторе Петербурга скажу. Хозяйство города, строительство, ЖКХ он знал как свои пять пальцев. К нему могли быть любые претензии на политическом уровне, но городское хозяйство он отстроил. Может, в чем-то даже лучше, чем Собчак. Конечно, не ангел, и при нем были какие-то негативные моменты, но вот в том, что касалось жизни граждан, он всегда делал на все 100. Не вылезал со строек, из колодцев питерских дворов — весь город это видел.
Когда Путин назначил его в правительство, врать не буду, я сильно удивился — все же они были оппонентами, но Владимир Владимирович оценил как раз его профессионализм.
– Так вы в политике оказались, потому как, что называется, «не пошел бизнес»?
– Наоборот. Бизнес очень даже «пошел». Я же получил экономическое образование. Причем у нас тогда в Политехническом подобралась такая группа — всем нужны были эти знания, как говорится, еще вчера. Мы уговорили преподать нам этот курс за 11 месяцев вместо двух лет. Учились шесть дней в неделю без каникул. Специальность была «внешнеэкономическая деятельность и управление совместными предприятиями».
– На что же вы жили, пока учились?
– Это было время «больших денег» — все измеряли тысячами и миллионами. 1991 год. Мне положили хорошую зарплату, был даже служебный автомобиль. Угнетало одно — скука. Мне легко давалось то, что я делал. Работал я много и получал соответственно, но это было по большей части купи-продай — компьютеры, колбаса, колготки… Не важно что. Мои начальники как-то вернулись из Африки с грузом экзотических фруктов, а мы в ответ послали туда не менее экзотические компьютеры. Это были специфические изделия с таким программным обеспечением, которое никому и даром не нужно. Как мои ребята сбагрили их африканцам? Не знаю. Видимо, та еще была история! В общем, в геологии мне было интересно, а тут денежно, но неинтересно.
– А говорили, что жизнь «брокеров» была яркой…
– Но подчас короткой. Вспоминаю один случай — послали меня как-то в Киев за сахаром… Весна 1992-го. В помещении бывшего комитета комсомола Киевского университета мне должны были дать телефон и адрес некоего посредника. Неподалеку у них была биржа — как раз напротив нынешней администрации президента Украины, в известном «доме с химерами». Сейчас это, по-моему, дом приемов.
Дали мне поручение связаться с одним вольным брокером, который тоже работал на моих работодателей. Я поехал, и он со мной провожатым. Приехали мы по данному нам адресу на какую-то странную квартиру — не коммуналка, но комнат много, и две-три из них пустуют. Нас запустили, а в квартире, оказывается, была бандитская засада, причем бандиты из Питера. Наш посредник — эдакий «вольный стрелок» — работал на всех и всех благополучно кидал. Вот с Невы и прислали бригаду разобраться.
Меня тогда поразило: паренек моложе меня, субтильный, но держался стойко. Посадили его на стул, прикрутили, один из бандитов говорит: «Пойду паяльник искать» — а тот и бровью не повел. Угрожали ему жестко, били. Меня посадили в угол, но я понимал, что поскольку я свидетель, то моя судьба, скорее всего, незавидная. Я предложил всем разойтись мирно, тем более что тот, кого они бьют, молчит. Парень, видать, был дока, понимал, что любое его слово означает конец, и молчал глухо. Наконец им надоело, ничего они не добились, и нас отпустили. На обратном пути в самолете я оказался рядом с одним из этих бандитов. Он меня спрашивает: «Здорово перетрусил?» «Да, — признался, — приятного мало». Он в ответ: «Да мы понимаем: какой с тебя спрос? Ты — официальное лицо, а он — «вольный стрелок». Вот он вам пообещал сахар, нам пообещал, мы и хотели понять, где он у него, у кого берет? Не сказал…»
– Это все было уже после распада Союза…
– Насколько я ярко помню момент с ГКЧП — вплоть до запаха пыли на улицах и площадях, настолько не помню времени Беловежских соглашений. Как будто и не было этого в моей жизни. Я потом задумывался: что я делал? О чем думал? Как мимо прошло! Был сильно в работе и учебе — в 8 утра уходил и в час-два ночи возвращался. Не помню своих эмоций того периода!
Лишь в 1996 году осознал, когда, будучи первым вице-спикером заксобрания, ездил в первую зарубежную командировку в Таллин. Пересекаем мы границу, в купе входят эстонские таможенники. Умом я понимал, что еду в другое государство, но воочию увидел и понял, что вот он, «отрезанный ломоть», заграница… Чувство сожаления? Было, конечно. Когда вернулся, стал поднимать документы, смотреть, как все это происходило… Стало понятно, что вопреки проведенному референдуму…
– Если идти дальше в хронологическом порядке, то следующим событием российской жизни была отставка Гайдара…
– И ее тоже не помню. Я только и делал, что пахал, как вол. Какой там Гайдар? Какое правительство? Я лишь по ценникам да увеличивающимся нулям на купюрах понимал, что в стране все не слишком хорошо. В то время я был полностью аполитичен.
– Стало быть, и расстрел Белого дома прошел для вас незамеченным?
– А вот это помню. В начале октября 1993-го я искал новую работу. Так что было время посмотреть телевизор. Смотрел и испытывал смешанные чувства: с одной стороны, те, кто сидел в Белом доме, рисовались мне не слишком хорошими людьми, но когда я увидел, как в центре Москвы лупят по зданию парламента из танков… Уверен, так политика не делается. Вообще было ощущение нереальности — стреляли по Белому дому! Взрывы, клубы черного дыма, закопченные стены… Впрочем, бывший на стороне осажденных генерал Макашов ясно показал, что обе стороны могли похвастаться наличием отморозков в своих рядах. И никакого желания занять одну из них у меня тогда не было. Никаких порывов, как в августе 91-го!
Но если детально разбираться, наверное, чаша весов все же склонялась в сторону Ельцина. Хотя бы потому, что с другой стороны был Макашов. Но такой подход — от безысходности.
– Как реагировал Петербург?
– Город тогда был спокоен. А вот в моей жизни назревали перемены. За полгода до этого, весной 93-го, я встретил своего однокурсника по Горному институту, и он с гордостью показал мне аттестат — стал обладателем сертификата Минфина, дающего право на работу на рынке ценных бумаг. Уже было объявлено о приватизации, появились ваучеры и ООО, которые выпускали акции… Воровство, конечно, в большинстве случаев. Рынок тогда работал на основе двух указов Ельцина, нужных законов еще не было, вместо них — переведенный на русский двухтомник о фондовом рынке. Я слушал приятеля и понимал, как мало знаю. Но это оказалось легко исправить — были специальные курсы. А можно было и самостоятельно подучиться и раз в квартал сдавать экзамены, которые еще, к слову, были платными. Условие сдачи таково: не сдаешь, приходишь пересдавать только через год. Я уволился с работы и засел за учебники. 4 месяца сидел дома — читал от рассвета до заката. Все, что только вышло, — журналы, газеты, книги. Уже некоторое время существовало положение, согласно которому на рынке ценных бумаг могут работать только компании, в чьих штатах есть хотя бы один специалист с аттестатом Минфина. Стало ясно, что мои корочки станут, если я их получу, просто «золотыми». Будет бешеный спрос, можно будет вообще ничего не делать и получать деньги только за них. И это знали все. Я хорошо помню цифру: сдавать экзамен пришли 84 человека, а сдали шестеро. В их числе и ваш покорный слуга.
Через пару дней я получил свой аттестат за номером 215. То есть на пятимиллионный Петербург я был 215-м. Было приятно осознавать, что четыре месяца не пропали даром.
– И как, нашли синекуру?
– Я ее не искал, мне нужна была интересная работа. Получив аттестат, я тут же дал объявление в газету «Шанс» — это рядом с БДТ и типографией «Ленинградской правды». Я помню текст до сих пор: «Мужчина, 40 лет, с двумя высшими образованиями — техническое, экономическое, с опытом работы в бизнесе, с аттестатом Минфина РФ на право работать на рынке ценных бумаг, ищет работу». «Шанс» развозили подписчикам в пять утра, первый звонок раздался в полшестого. И пошли предложения, одно заманчивее другого. Все самые известные компании, чья реклама не сходила с экранов телевидения. Я уже начал было кочевряжиться — блокнот был весь исписан предложениями, как вдруг звонят мне из одной компании и говорят: «Вы в принципе нас заинтересовали, но сначала вы должны пройти психологическое тестирование». Я даже не разозлился, а растерялся и удивился: меня, «великого», с аттестатом… да на психологическое тестирование? Что они себе думают? Но стало интересно, и я пошел. Прихожу по оставленному мне адресу и только тут понимаю, что это здание на Большой Морской… В нем располагалась третья «площадка» НПО «Рудгеофизика», где я работал в советское время. Привет из прошлого!
Я прошел тестирование, меня взяли, а спустя неделю владельцы фирмы решили «разбежаться» и начать каждый свой бизнес. Один из них предложил мне уйти с ним — в строительный бизнес. Настоящее дело после пары лет «скупки фантиков». Было создано ОАО, нужно было проводить публичную эмиссию его акций и продавать их. А на меня возложили обязанность зарегистрировать проспект эмиссии в Финансовом комитете Петербурга, где я сдавал экзамен. Когда я начал готовить первый в своей жизни проспект эмиссии, я увидел, что те, кто писал законы, мягко говоря, ничего в этом не понимают — в законе одна статья вступает в прямое противоречие с другой. Одну выполняешь, другую нарушаешь. Не думаю, что это было сделано специально, чтобы создать кормушку для чиновников, но я долго ходил по кругу.
Когда мне это надоело, я пришел к заместителю председателя комитета и говорю: мол, все, что касается ценных бумаг, я знаю лучше вас, здесь возможен только один компромисс — закрыть глаза на обе нормы. Мы проговорили часа четыре, и я зарегистрировал бумаги.
– Успешная бизнес-карьера. Почему остановились?
– После расстрела Белого дома, весной 1994 года, должны были пройти новые выборы в заксобрания регионов. Мой начальник, владелец компании, планировал их спонсировать, в частности объединение «Весь Петербург». Ему посоветовали как спонсору выдвинуть своего кандидата. Он ко мне: «Кто бы мог?» А я в ответ: «Я, конечно». Он, наверное, удивился моей наглости, но палки в колеса вставлять не стал. Наоборот.
Приехали в Смольный, там я в эти дни многих встречал — Томчина, Чубайса даже видел. Мне предложили какой-то округ, но я сказал, пойду только от своего — где живу. Там выдвигался Борис Моисеев — не певец, а известный демократ, политик, первый заместитель председателя Ленсовета, уважаемый человек в городе. Я — мальчишка на его фоне. Меня честно предупредили: «Бесполезно». Но я уперся, оставили меня в списке по 12-му, как я потом узнал, округу. В марте прошли выборы, я лидировал, но выборы в моем округе были признаны недействительными — не хватило явки: вместо 25 процентов пришло на участки 24,8 процента избирателей. Пришлось идти на повторные выборы осенью. Вот тогда уже все прошло гладко. И я стал депутатом.
Тогда депутаты работали на непрофессиональной основе. Я планировал, что зарплату буду получать на своей фирме. Костяк нового заксобрания составляли депутаты бывшего Ленсовета, друг друга хорошо знающие, политические зубры. Кворум собрался к декабрю 1994 года. На первом заседании, когда Собчак вручал удостоверения, встал вопрос об избрании председателя. Сессии тогда шли раз-два в неделю, но я принимал участие во всех формальных и неформальных заседаниях — очень уж понравилось.
– Чем?
– В геологии мне нравилось работать в поле, когда мы жили микроколлективом. Это сложно, когда не только работаешь, но живешь на глазах. Люди в такой обстановке быстро проявляются. Всегда был начальником отряда или старшим геофизиком, неформальным лидером. Публично выступать перед аудиторией не всякому подходит. А мне нравилось. Я не боялся вопросов. А в заксобрании еще и обнаружил, что, если внимательно прочитать документ, можно подготовить поправку. За семь лет работы депутатом я занял первое место по количеству законодательных инициатив и принятых законов. А так как было нужно юридическое образование, то я получил и его — поступил на юридический, а параллельно учился в Академии госслужбы. Окончил оба заведения с красными дипломами.
Я был единственным депутатом в первом созыве, который вел прием граждан два раза в месяц по субботам. Никогда никого не записывал — всегда живая очередь. Все знали — ко мне можно попасть. И я помогал. Работать приходилось много, но и на результаты труда можно было посмотреть тут же: асфальт во дворе — моя работа, детские площадки или ремонт в школе — тоже я, а вот и «мои» трамвайная остановка и подключенный светофор. Со мной здоровались, знали в лицо. Когда по-честному работаешь — иные ощущения от жизни. Все знали мой адрес, мою квартиру в обычном блочном доме. Для многих моих коллег эта сторона депутатства всегда была нагрузкой, а мне она нравилась.
– И вы быстро освоились с юридической казуистикой. Что там была за история с переносом даты выборов главы города в 1996-м?
– Когда неожиданно для нас всех кандидатом в губернаторы выдвинулся Яковлев, было принято решение перенести выборы с июня на май — на полтора месяца раньше. Понятно, с прицелом, чтобы новый кандидат не успел раскрутиться. Я тогда входил в Мариинскую фракцию, которая поддерживала Собчака. А была и антисобчаковская оппозиция — Новоселов, Щелканов, Амосов, Кривенченко… Хотя нас, «собчаковских» было большинство — 27 человек, для принятия закона нужен был кворум в 34 депутата. В регламенте, который мы написали годом ранее, многие формулировки были моими. Еще когда писал, обратил внимание, что там не указано, каким способом считать кворум: «Принятие закона правомочно, если в зале присутствует две трети от списочного состава».
И вот мы пытаемся принять закон о переносе выборов. В зале на глаз около сорока депутатов. Регистрация — на табло 27. Наши оппоненты избрали такую тактику, зная о норме регламента, — не регистрироваться. Вел заседание Кравцов, в зале был и Путин. Потом Кравцов ушел покурить, его сменил я и предложил перейти к следующим пунктам повестки дня. Они сначала не поверили («Ты нас зарегистрируешь, а потом впишешь в протокол!»), я пообещал, что обманывать не буду. Мы приняли несколько законопроектов, и тут я решил использовать свое знание регламента, которое, как я понимал, может «выстрелить» только раз. Я говорю: «Хотел бы вернуться к закону о назначении даты выборов, просьба зарегистрироваться». Опять 27. Я прошу пофамильный список, получаю и читаю «под запись» в микрофон: «Вот фамилии 27 зарегистрировавшихся, их я называть не буду, но кроме них, я еще вижу в зале депутатов Щелканова, Кривенченко…» — и называю их пофамильно. Когда они сообразили и бросились к выходу, было уже поздно — набралось 36 человек. Кворум. Вот так мы и приняли закон.
– И как отреагировали оппоненты?
– Чего я только не выслушал в те дни в свой адрес! Со мной пытались судиться. Бесполезно, ведь нарушения де-юре не было. Они даже пытались доказать в суде, что их не было в тот день в зале. Но ведь были, и тому были свидетели.
Кстати, вечером того дня, когда был принят закон, меня пригласили в резиденцию К-5 — к Собчаку. Это была наша первая встреча с глазу на глаз. Он ведь сам юрист, поэтому ему было любопытно, как мне это удалось. Я рассказал. Он: «Безупречно. Глупо написанная норма, конечно. А когда вы составляли регламент, вы специально ее так изложили?» Нет, говорю, и понял это только недавно, когда столкнулся с похожей ситуацией. Собчак, помню, удивился такой юридической казуистике, но поблагодарил.
– Кажется, что ваши способности оценил и другой человек, бывший в тот день в зале, — Путин… Не это ли послужило причиной вашего появления в Москве, в Совете Федерации, в этом кресле?
– Он видел не только сам юридический ход. У нас потом был интересный разговор на эту тему. Это ведь непросто — сделать то, что я сделал. Ведь там, в зале, сидят твои коллеги, причем многие агрессивно настроены против того, что ты должен сделать. Пойти до конца ой как непросто! Я был убежден, что не нарушаю ничего, но в глазах оппонентов выступил обманщиком. Я ведь мог предупредить заранее о том, что буду считать по головам. Но не стал раскрывать карты. Это я не в оправдание — они ведь тоже не сложа руки сидели! Обе стороны боролись до последнего. Так что сидевший в зале Путин видел и идею, и ее реализацию. Бывают такие моменты в жизни: или ты пасуешь, или делаешь. А насчет этого кресла… Не думаю, что один поступок может здесь что-то решить. Вызвать похвалу, одобрение — да, но выстроить всю систему отношений?..
– А как выстраивалась ваша система отношений с Путиным?
– В декабре 1994 года, когда вручались депутатские удостоверения, мы встретились впервые, а когда в апреле я стал первым вице-спикером, наши встречи с Владимиром Владимировичем стали частыми. Тогда образовалась неформальная группа — не фракция, чуть более узкий состав, — мы иногда собирались в стенах Мариинского дворца, иногда и в неформальной обстановке. И Путин часто присутствовал на этих встречах. Тогда у нас и установились товарищеские отношения: общались, что называется, за жизнь — спорт, городские проблемы… Кажется, что все это продолжалось долго, а на самом деле год с небольшим. После проигрыша Собчака Путин одним из первых написал заявление об уходе.
Кстати, перед выборами все вице-мэры договорились, что, если Собчак проигрывает, они складывают полномочия. Но не вышло. Троих — Маневича и еще кого-то — Собчак попросил остаться, Яковлев также был готов их оставить, кому-то работать надо было! Впрочем, были и такие, кто остался и без просьбы Собчака. Но Путин ушел.
Долгое время мы не встречались, только когда он стал директором ФСБ, вновь стали общаться. Я позвонил — где-то в 1998-м — он пригласил приехать, мы встретились, долго разговаривали. Помню, его интересовали дела в городе, обстановка. Чуть позже, после убийства Старовойтовой, он приезжал навестить ее раненого помощника Руслана Линькова в Военно-медицинской академии, это было на девятый день после убийства, так что после этого мы вместе пришли на кладбище, возложили цветы к могиле Галины Васильевны.
В следующий раз встретились уже в Белом доме, когда он стал премьером — в 99-м. Словом, виделись. Нечасто, но виделись.
Путин был членом команды, стало быть, человеком Собчака. Чувствовалось, что он был самым доверенным для Анатолия Александровича и самым активным. Сначала он возглавлял комитет по внешним связям, а став первым замом, курировал по личной просьбе Собчака заксобрание. Мэр был публичным человеком с массой представительских функций и, понятно, перманентно находился в разъездах. В его отсутствие всем рулил Владимир Владимирович, решавший любые вопросы. И коль скоро он лично патронировал заксобрание, мы виделись часто. Помню, что, несмотря на всю «командность», он выполнял поручения Собчака не бездумно, а анализировал, порой ему приходилось уговаривать Анатолия Александровича изменить решение, действовать иначе. Путин слушал наши аргументы и доносил их до мэра. И это было непросто: Собчак весьма резко воспринимал критику и несогласие, но Путину всякий раз удавалось его убедить.
– Как вы объясните, что Собчак его выделял особо?
– Мне легко ответить — я за ними наблюдал. Тут причина и в профессиональных навыках, и в личных качествах. Как я ни старался, мне не дано, например, сохранять путинское спокойствие. Он ни на кого никогда не повышал голоса. Я не слышал, по крайней мере. Он не терял самообладания в любых ситуациях.
Я бы в некоторых случаях на его месте уже взорвался — у меня, к сожалению, эмоции иногда перехлестывают. Он — никогда. Спокойно так скажет: «Вы не правы». Но скажет это так, что лучше бы взорвался. Во-вторых, бешеная работоспособность. Я сам трудоголик, но он… Можно было в два часа ночи позвонить и решать с ним любые вопросы. Надежность. Если уж о чем договорились… В те годы многое делалось на честном слове, и он всегда его держал. Путин умел держаться на расстоянии, но в общении эта дистанция не чувствовалась. И наконец, он досконально знал все, чем занимался и курировал. Знал, что называется, до винтика. Думаю, все это в совокупности и по отдельности и привело к тому, что Собчак его выделял особо.
– Между ними трений не возникало?
– Почему же? Спорили, конечно! И со мной он спорил. Ведь чтобы потом убедить Собчака, нужно было все проверить и поверить самому. У Путина, кстати, прекрасное чувство юмора, и это тоже ценилось.
– Вам не казалось странным, что два таких политика, как Ельцин и Собчак, будучи столь разными и имея трения между собой, сделали ставку на одного человека?
– Я думал об этом. Дело в уже перечисленных мною чертах. Особенно важно было спокойствие. Только представьте: Борис Николаевич, не человек — Везувий, а в ответ ему спокойствие и корректность. Путин ни разу не огрызнулся! И ладно бы с Ельциным — с любым! Гнева не вызывали и нижестоящие на иерархической лестнице. Самообладание и уважение к людям.
Кстати, часто первое, что делают поднявшиеся по лестнице, перестают замечать бывших коллег и друзей, не говоря уже об охранниках, уборщицах, водителях. Вы даже не представляете, сколько чиновников не здороваются, садясь в машину! Для них это естественно, они не считают шофера за человека, с которым надо здороваться.
Человек во власти берет на себя дополнительные обязательства, и объективно он лишен, как бы ему этого ни хотелось, многого. Он несвободен. Вопрос: во имя чего? Я знаю, что понятие «великая Россия» — не пустой звук для Путина.
Так звезды начертали. И когда он понял, что попадает на самый верх, то, я думаю, он это воспринял как миссию. Мальчишке из питерской коммуналки выпала такая доля, и он должен сделать для страны все по максимуму.
Даже сейчас, будучи лидером оппозиционной партии, я спорю с ним, но я знаю главное: чем больший пост занимаешь, тем больше у тебя информации и тем более ты понимаешь, что шаг, который делает тот или иной руководитель, часто, к сожалению, единственно возможный. Подчас это не самый худший из всех худших вариантов, потому что лучших просто нет. Вот в чем беда! Всегда есть за что критиковать, думать: «Почему так, а не иначе?» Но часто оказывается, что, даже обладая значительной информацией по тому или иному вопросу, являясь членом Совбеза, понимаешь, что коридор для маневра крайне узок, что выбор есть только между «плохо» и «очень плохо». Поэтому выбирается первое. Пусть в глазах тех, у кого нет всей информации, решение видится неправильным, но это так. Но бывает, конечно, и по-иному. Вот по таким случаям у нас и возникают разногласия.
– Насколько в нем сильна ностальгия по СССР?
– Насколько я знаю, здоровый элемент ностальгии есть. Как, впрочем, у многих из нашего поколения. Он с удовольствием вспоминает то время. Это же его м олодость! Не забывайте — он был «инициативником», то есть пришел на работу в КГБ по собственной воле. При том что эта организация подбирала кадры тщательно — выбирала лучших, отсеивала, проверяла. Ему нравилась эта профессия.
– Путин был влиятельной персоной внутри Петербурга?
– Я не случайно сказал, что он был не только номинально первым замом. В отсутствие Собчака все в городе решал он. И даже когда Собчак был на месте, мне кажется, он советовался с ним по всем важным вопросам. То есть в то время Собчак был номер один, а номер два — Путин.
– Но таких посиделок, как с Тарасовым, у вас с Путиным не было?
– Когда он был директором ФСБ, такое редко, но бывало — мы общались не у него в кабинете, а ездили куда-то, сидели, обедали, разговаривали…
– Вас удивил его стремительный взлет?
– Только когда его назначили директором ФСБ. Я был приятно удивлен, а вот дальше уже не удивлялся. После того как он стал премьером, я даже и не сомневался, что он может пойти выше. Конечно, я не знал, что Борис Николаевич сделает такой выбор, но внутренняя готовность к такой ситуации существовала.
– Предложение вам перебраться в Москву в Совет Федерации исходило от него?
– Когда мы встретились в Москве в 2001-м, я отдавал себе отчет, что при Яковлеве мне пост спикера заксобрания не занять. Конечно, все шло по накатанной, но я чувствовал себя лишним звеном. Я поехал посоветоваться к Путину, а в ответ получил предложение «посмотреть на Москву». Я тогда опешил: «Зачем? Куда?» А он намекнул, что порядок в Совете Федерации поменялся, так что можно стать представителем заксобрания в СФ.
Есть такая легенда, что Путин дал команду, чтобы меня отрядили в Совет Федерации. На самом деле все получилось и без вмешательства сверху. Тарасову я был немым укором, а часто и не немым — будучи его заместителем, я мог и слово поперек сказать. Так что когда я выразил желание перейти в Москву, он, похоже, вздохнул с облегчением. Даже предложил переговорить на эту тему с Яковлевым. Последний тоже не возражал меня из Питера убрать. Так что меня избрали с первого раза — 33 голоса.
– Дмитрий Медведев — политик другого поколения?
– Да, конечно, он ведь моложе Путина. Но они — члены одной команды. Они знакомы со времени работы у Собчака. А я познакомился с Дмитрием Анатольевичем в 2000 году на президентских выборах. Я был первым заместителем начальника путинского штаба в Петербурге — он располагался в Горном институте. Медведев, как глава центрального штаба, приехал к нам проверять нашу работу. Я тогда обратил внимание, как он безукоризненно одет. Мы, конечно, тоже были не в робе, но он — прямо как со страницы журнала. По одежке встречают, а вот провожают… Я быстро сообразил, какой тут ум, когда он стал задавать вопросы. Я считал себя неплохим юристом, все предусмотревшим, а оказалось, что многих дыр и угроз мы не углядели. А он увидел все это в законодательстве. Он уже имел опыт, объездив другие регионы, так что знал слабые места. Плюс он прекрасно знал особенности Питера.
– А какие такие угрозы вы имеете в виду?
– Скажем иначе, мы могли не получить результат, на который рассчитывали. Например, нам нужна была явка не ниже 64 процентов. И, как выяснилось, мы предусмотрели не все, из-за чего она могла бы оказаться ниже. И такой прокол — от родного города нашего кандидата?
– Лично для вас предвыборная кампания с участием Собчака была легче, чем путинская?
– В кампании по выборам губернатора я практически не был задействован… А в 2000 году был замом у Литвиненко, возглавлявшего штаб. То есть был погружен полностью. О, у нас там такая «Санта-Барбара» тогда была!..
– Заинтриговали…
– Когда Путин назначил начштаба Владимира Стефановича, а меня — первым замом, то в Смольном случилась истерика. Они сформировали параллельный штаб и действовали автономно первую половину кампании, особенно на этапе сбора подписей: были уверены, что мы этот этап завалим, и тут они из кустов выкатят свой «рояль» — предоставят собранные ими подписи. Я лично контролировал наш процесс сбора подписей. Мы даже набрали графологов, но и после их работы я отбраковал процентов 20 подписей. Кстати, забегая вперед, у нас оказался чуть ли не самый маленький процент «бракованных» подписей среди всех регионов.
Я помню, как я вез эти коробки в поезде — несколько купе с охраной, и когда привез их в «Александр-хаус» и начал сдавать, увидел на лицах сотрудников центрального штаба замешательство. Я никак не мог взять в толк: что не так-то? Секрет раскрыл Гарри Минх: им, оказывается, звонили из Смольного и сказали, что сейчас Миронов привезет «туфту», что у нас все оформлено неправильно, большой процент брака. Но я сделал все по инструкции, а в Смольном были почему-то уверены, что я поддамся на провокацию.
Кстати, когда президентская кампания заканчивалась и к нам приехали с проверкой генералы из МВД, то после прочитанной им лекции об угрозах в законодательстве, на основании которой они потом сформировали свою инструкцию, я был впоследствии награжден именным оружием.
В те дни, в начале 2000 года, я пахал как проклятый и наш глава штаба не меньше. Мне пришлось мотаться в Москву и другие города за инструкциями и согласованием действий. Я тогда со многими познакомился. Например, с Пуликовским, он руководил штабом в Краснодаре. Смольный каждый день писал на нас кляузы, проверки шли день за днем, а я этого даже и не знал — Литвиненко сам разбирался, отбивал все эти наскоки, давал мне возможность спокойно работать.
– Тогда почему вы оказались замом, а Литвиненко — начальником?
– Стать первым замом в штабе предложил Литвиненко, а его утверждал лично Путин — он так решил. Потому-то в Смольном и была истерика, что они поняли: Владимир Владимирович им не доверяет. Более того, не хочет, чтобы его выборами занимался губернатор Петербурга.
– Так насколько вы причисляете себя к команде Путина?
– Полностью. Я — член команды Владимира Владимировича. Но, как говорят юристы, со своим особым мнением. Это я о партийности.
Источник: “Итоги”.-19.07.2010
