15 августа 2003
С председателем Совета Федерации Сергеем МИРОНОВЫМ беседует главный редактор газеты «Литературная Россия» Владимир ЕРЁМЕНКО.
– Вы нетипичный политик. В политику пришли совершенно неожиданно. За вашими плечами долгий геологический путь, многие годы вы общались напрямую с природой. Как повлияла основная профессия на ведение политических дел?
– Здесь надо вспомнить, как получилось, что я вообще пошёл в политику. Геология была моя любимая профессия. Я окончил Горный институт. По образованию – горный инженер-геофизик. У меня за спиной восемнадцать полевых сезонов, экспедиции в разные места. Дольше всего работал в Монголии. Но, к сожалению, в 1991 году, когда я завершал пятилетний круглогодичный контракт в Монголии, я понял, что возвращаться некуда. В нормальном понимании такой профессии, как геолог-полевик, уже не было.
Для меня без полевых работ геология не существовала. Я практик, можно даже сказать, романтик, мне нужны полевые сезоны, настоящий поиск и съёмка летом, а потом всю зиму свои же изыскания отрабатываешь. Изучаешь добытое в поле и намечаешь, куда двигаться дальше. Потом по твоим замерам и результатам бурят разведочные скважины, находят полезные ископаемые. В результате получаешь мощное удовлетворение от своей работы.
Всё это рухнуло, и я резко изменил свою жизнь. Получил хорошее экономическое образование, пошёл работать, как сейчас принято называть, в бизнес-структуры. Какое-то время занимался всякой ерундой, которая мне не нравилась, – торговлей от компьютеров до колбасы. Потом я принял решение, что нужно получать дополнительное образование в сфере ценных бумаг. Сдал экзамен на право работать на рынке ценных бумаг. Помню, я получил аттестат за номером 215. Столько специалистов было на рынке ценных бумаг на пятимиллионный Петербург. И тут вышел Указ Президента, по которому любые чековые инвестиционные фонды и другие компании на рынке ценных бумаг не имели права работать, если в их управляющей структуре нет хотя бы одного специалиста с аттестатом. И мне посыпались звонки из этих структур.
Закончил я тем, что пошёл всё-таки в строительную компанию. Стал работать в сфере ценных бумаг. Я был к этому готов, так как сдавал экзамен на базе того законодательства, которое уже существовало. Но когда я занялся реально первой эмиссией акций компании, то понял, сколько там наворочено несуразицы, сколько чисто юридической нестыковки и как до предела всё запутано. Закон зачастую был так написан, что был удобен чиновнику, но не участнику рынка. Более того, чиновник был заинтересован в двух ипостасях: первое, чтобы было просто удобно, а второе, чтобы можно было на каком-то этапе принимать якобы объективное, но на самом деле субъективное решение давать или не давать, а за это получать или не получать.
Когда всё это я увидел, то подумал, что это никуда не годится. И тут как раз после того, как в 1993 году разогнали Советы, подоспели выборы в депутаты. Мои партнёры по бизнесу (здесь надо сказать, я был наёмным работником, потому что у меня не было своего капитала) мне говорят: ты всё ругаешься, что законы не те, так давай иди в депутаты, мы тебя поддержим. Тогда формировалось движение «Весь Петербург». Это была первая попытка. Не движение, а настоящая окрошка. Там были и бизнесмены, и журналисты, и врачи, и бывшие депутаты Ленсовета. Подчёркиваю, именно городское движение. Кончилось тем, что из «Всего Петербурга» прошли двое или трое. Баллотировался я у себя в округе, где живу. Это было для меня принципиально, потому что я должен быть представителем тех, кто живёт в таких же условиях, пользуется тем же метро, которое тогда ещё было действующим. Буквально через год в метро произошла авария (на станции «Площадь Мужества»).
Я занял в своём округе первое место, но нужной явки не было, и выборы отложили на осень.
Весной действовал единый штаб «Всего Петербурга». Я посмотрел всё изнутри, изучил, как всё делается, и многое мне не понравилось. Тем не менее я много сам делал, и, думаю, команда, которая сложилась весной, помогла занять первое место. Осенью организовал свой штаб, учёл все весенние ошибки, боролся активно и, таким образом, попал в депутаты.
Семь с половиной лет я работал в Законодательном собрании, причём всё время был первым заместителем председателя, а полтора года исполнял обязанности председателя. Приобрёл опыт, появилось какое-то имя в Петербурге, определилась собственная позиция. И тогда меня выдвинули в Совет Федерации.
Теперь отвечаю на ваш вопрос: что мне дала геология? Как это ни парадоксально, но для меня это очень важно. Что такое геология вообще? Это экспедиции, мини-коллектив, иногда несколько лет один и тот же. Каждый сезон кто-то уходит, кто-то приходит. Люди вынуждены жить сутками рядом друг с другом, в одной палатке, в одной юрте, в одном балке. Работать, отдыхать, мучиться, радоваться, и всё на миру, на протяжении полугода, а то и дольше. Там фальшь невозможна. Если ты не вписываешься, коллектив тебя отторгает. Иногда люди среди сезона собирали манатки и уезжали. Некоторые вообще из геологии уходили. Это очень часто случалось со студентами-практикантами. Они понимали, что не туда попали, это не их дело и среда их не принимает.
У меня от тех времён остались очень хорошие друзья, с которыми мы у костров сидели и, как принято было, ругали абстрактную власть, которая непонятно что творила.
Когда я стал работать в Законодательном собрании Питера, я всё стал делать исходя из здравого смысла и интересов государства. Считал и считаю, что депутат и чиновник должны работать честно и порядочно. У меня есть простой критерий – когда встречаюсь со своими друзьями, мне не должно быть стыдно смотреть им в глаза. Я должен ответить за всё, что сделал.
– И часто вы встречаетесь?
– Встречаемся. Я по регионам много езжу. В прошлом году ездил в Хабаровск. Там семья Скорняковых, с которыми мы в Монголии работали. Они знали, что я должен посетить завод в Арсеньевске. Надо было ехать из Владивостока по шоссе. Смотрю, кто-то держит плакат «МНР. Скорняковы». Так они меня подловили. Мы с ними встретились, они даже со мной поехали дальше по маршруту. Сейчас еду на встречу в Мурманск, там работает мой однокашник Серёжа Паничкин. И так со многими друзьями встречаемся. Этот критерий очень важен, и это мне дала геология: не фальшивить, быть всегда готовым к взыскательному экзамену. И когда я что-либо делаю, у меня внутри камертон: смогу я спокойно смотреть им в глаза, объяснить? Кто-то говорит, что меня подчинённые боятся, кто-то говорит, что характер тяжёлый, кто-то, наоборот, что сносный. Да, я упрям в достижении поставленной цели, но всегда обязательно одно условие – не идти по головам. Обладаю хорошей работоспособностью, граничащей не то чтобы с фанатизмом, но шестнадцатичасовой рабочий день выдерживаю.
– С другой стороны, работа в геологии тоже чуть ли не круглосуточная. Правда, там есть и развлечения, охота, рыбалка, гитара…
– Дело в том, что я всю жизнь проработал уранщиком, я геофизик-уранщик. Есть такое ограничение при поисках урана, которое заключается в следующем. Во время дождя и четыре часа после дождя работать нельзя. Не потому, что скользко, а потому, что всё, что измеряешь радиометром, фонит, так как родон из воздуха прибивается на землю, и всегда после дождя уровень радиации выше и портит всю картину.
В этой связи представим себе полевой сезон в Карелии. В Карелии всё-таки дожди бывают. Мы приезжаем в вёдро и пашем без выходных неделю, две, три, месяц, полтора, два, белые ночи, вечером не жарко и мошки поменьше. И пашешь, пашешь, пока наконец-то утром не проснёшься от радостного звука дождя по палатке. Вот откуда берётся умение длительное время работать без отдыха. А когда дождь – это и есть выходной, и гитара, и всё остальное. Работоспособность – это закалка именно геологическая. Уранщик – это среднемаш. Военное производство. Летом работа с утра до ночи. Зимой – в лаборатории. Начало работы в 8.00, конец ровно в 16.15. Если придёшь в 8.01, лучше не приходи, потому что вся лаборатория будет лишена премии за опоздание.
Для меня начало рабочего дня в 8.00 – жизненная привычка. Я воспитал в себе военную дисциплину, умение ценить время и чужое, и своё. Поэтому когда ко мне приходят и просят поговорить тридцать минут, я заранее знаю, что хватит десяти, а вообще и пяти минут достаточно, потому что надо сразу излагать суть: вопрос – ответ, а не танцевать от печки. И я думаю, что эти качества помогают мне справиться с нагрузками сегодня.
– Как бы летняя самостоятельность, когда сам распоряжаешься своим временем, а зимой жёсткая коллективная дисциплина.
– Да, это в конце концов выработалось в устойчивую привычку к порядку, дисциплине и к самодисциплине. У любого маршрутника, геолога, геофизика всегда есть выбор. Идут профиля через каждые сто метров, четыре километра в одну сторону, развернулся, четыре обратно. Начинается путь в долинке и кончается в долинке, а посередине огромный тяжёлый хребет. Раз пересёк этот хребет, уханькался, замеры сделал, всё ровненько фонит. Искус гложет. Думаешь, зачем я обратно туда полезу, напишу то же самое. Но!
У меня был его величество случай. Тридцать профилей прошёл. Всё ровненько, а последний профиль как зашарашит. Участок был разбит, условно говоря, не там. Тебя никто не видит, но ты думаешь, а вдруг то самое, ради чего ты пошёл в геологию, именно на этой горе, которую ты хочешь обогнуть. И вперёд, в гору! Это хорошая закалка.
Когда, в конце концов, законодательными делами занимаешься, надо вчитаться, понять, а вдруг что-то пропустил.
– Сергей Михайлович, как я понял, в активную экономическую деятельность и дальше, в политическую, вас двинули новые знания. Я знаю, что у вас ещё несколько образований. К чему они ведут?
– Если я чем-то занимаюсь, должен это знать профессионально, обязан быть докой. Если по воле судьбы я из геологии решил в бизнес уйти, то я понимал, что для этого нужно базовое экономическое образование, и я его получил. Я полтора года отучился вместо положенных двух с половиной. Только воскресенье было выходным и без всяких каникул. Получил диплом, специальность называлась «внешняя экономическая деятельность и управление совместными предприятиями».
Когда стал работать депутатом, понял, что многие вещи я не знаю. Законодательная деятельность – это сплошная юридическая работа. Я поступил на юрфак, с отличием его окончил и параллельно поступил в Академию госслужбы при Президенте. В академии надо было два года учиться, а на юрфаке – три. Я параллельно учился, причём совпадало так: на юрфаке надо было четыре дня в неделю учиться вечером, а в академии – три, включая субботу. У меня получалось шесть учебных дней, и перекрывался только один день, но я всегда решал в пользу юрфака.
– Сейчас вы продолжаете какое-нибудь образование?
– Вообще-то, да. Дело в том, что я студент философского факультета. Но здесь пробуксовочка, потому что поступил, когда ещё был в Питере. У меня была возможность, мне составили индивидуальный график учёбы, программа была рассчитана на два с половиной года. Я начал что-то сдавать, сдал. Это у меня подзависло немножечко, я сейчас себя называю вечным студентом философского факультета.
– А ещё какое-нибудь образование есть желание постигнуть?
– Мои друзья смеются, говорят, давным-давно пора количество переводить в качество, то есть в учёную степень. В принципе, у меня есть работа по избирательному праву.
– По подсчётам журналистов, вы за короткое время объехали около пятидесяти регионов.
– Сорок восемь. Пока газета выйдет, будет сорок девять – Мурманск.
– Тут как бы возникает проблема. Провинциальная Россия и Москва, которая во многом определяет жизнь страны. Многие Москву ругают, потому что она сконцентрировала в себе не только власть, но и деньги, культуру, СМИ… Вы по времени уделяете много внимания регионам. Не греет ли вас идея, что провинция поднимет, встряхнёт Москву, пробудит какие-то новые ростки?
– Во-первых, моё глубочайшее убеждение, что Россия начинается за Садовым кольцом. Вся Россия – это, конечно, регионы. Второе: из Москвы многое не видно. Например, до тех пор, пока я не съездил в прошлом году на Дальний Восток, я считал, что рыбные аукционы – это вполне нормальный рыночный механизм пополнения бюджета. И только посмотрев на последствия этих аукционов на Дальнем Востоке, я стал убеждённым принципиальным противником рыбных аукционов. Сейчас наконец-то всё идёт в нужном направлении, и принято решение об их отмене.
В каждом регионе, вы правильно сказали, всегда есть ростки нового, позитивного. Почти во всех регионах, к сожалению, одни и те же проблемы: межбюджетные отношения, проблемы ЖКХ, социальные трудности, экологические беды, связанные с рухнувшими градообразующими предприятиями, и так далее. Но в каждой области есть то, чем можно гордиться, то, что они самостоятельно, без поддержки Центра, осуществляют. Я всё это внимательно изучаю, пытаюсь перенести на язык законов, новых законодательных идей.
Кроме этого, я убедился, что не все законы одинаково работают в разных частях России. Географический фактор присутствует, от этого никуда не деться.
Третий момент. Мы все прекрасно знаем, что Москва и именно органы власти испытывают настоящий кадровый голод. Это действительно большая проблема. В то же время у меня было глубочайшее интуитивное убеждение, а теперь оно подтверждено практикой – в провинции уникальный кадровый потенциал. Во многих наших весях и городах действительно есть люди, давным-давно переросшие свой уровень. Есть политики, занимающие различные посты, – губернаторы, председатели законодательного собрания, депутаты, мэры городов. Я с ними общаюсь, замечаю и для себя фиксирую. Многие, не дожидаясь федеральных законов, у себя на местах в силу понимания, что хозяин за всё отвечает, добиваются прекрасных результатов.
Конечно, человек не должен страдать или получать какие-то блага от того, что конкретно Иван Иванович Иванов в это время возглавил губернию. Это в теории, а на практике наоборот. Сильный хозяин, сильный руководитель – и там даже при равных условиях дело движется и кипит. Люди это видят, ценят, и в результате – многократная во время выборов единодушная поддержка своих руководителей.
– Недавно наша редакция выезжала в Мордовию, мы беседовали с руководителем республики Николаем Меркушкиным. У них удивительно интересные наработки по местному самоуправлению. Я знаю, туда уже два раза приезжал Путин, изучал проблемы работы с молодёжью, а последнее время и вопросы самоуправления. Там, в республике, до 1994 года, насколько я знаю, был просто развал, не было настоящего хозяина. Но постепенно шла работа, и сейчас уже на местах люди приобрели уверенность в завтрашнем дне. Вы не были в Мордовии?
– В Мордовии ещё не был. Вы правильно сказали, большое дело, когда есть предсказуемость власти и понимание стабильности.
– И хотя в Мордовии люди не так богато живут, ведь в республике нет нефти и газа, но зато у них есть уверенность в завтрашнем дне. Я впервые, например, узнал, что сельское хозяйство в России может быть рентабельным.
Абсолютно согласен с вами по аукционам. Наша газета очень много занималась Дальним Востоком, мы ещё издаём журнал «Мир Севера», поэтому много писали о рыбной промышленности Севера и Дальнего Востока. В газете и журнале публиковали беседы с Евгением Наздратенко. Я помню, как он бился, сначала будучи губернатором, против этих аукционов, потом на должности председателя Госкомитета по рыболовству. Не знаю, можно ли рыбную тему поднять и поставить на правильные рельсы, уж больно отрасль вся коррумпирована. Но начинать надо.
На этой должности вы уже полтора года. Я понимаю, когда вы пришли, это было совершенно новое по масштабам дело. Каким, в идеале, вам хотелось бы видеть Совет Федерации?
– В идеале, я полагаю, он должен быть выборный. То есть чтобы здесь были не назначенцы, а всенародно избираемые члены Совета Федерации. При этом не по аналогии с Госдумой, когда в один день все избираются, а именно по мере прохождения региональных выборов. Тогда ротация будет постепенной и Совет Федерации станет постоянно эффективно действующим органом. Второе. Хотелось, чтобы больше было законодательных инициатив, причём тех, которые направлены на то, чтобы людям было удобно жить, а не наоборот. К счастью, в этом направлении всё больше наработок.
– Какие наиболее ценные для вас принятые в последнее время законы и, может быть, даже неожиданные?
– Из последних я считаю очень важным закон о связи. Восемь лет, когда я был депутатом Законодательного собрания в Санкт-Петербурге, мы боролись против возможного введения повремёнки. Во многих регионах повремёнку ввели. И статистика, и практика показывают, что введение повремёнки практически отсекает наших пенсионеров от возможности общения по телефону. В этом законе даются возможности альтернативного выбора самому абоненту – производить оплату либо по тарифу, либо по повремёнке.
Второй не менее важный социальный аспект: 54 тысячи населённых пунктов России в настоящее время не имеют никакой связи с внешним миром. В рамках этого закона в течение трёх лет в каждом из этих населённых пунктов будет установлен за счёт оператора телефонный аппарат. Сначала для экстренной связи, для вызова «01», «02», «03». Более того, есть такая задумка, в каждом населённом пункте, где население 500 человек и выше, обязательным станет подвод к сети Интернет. Это чрезвычайно важная социальная проблема.
– Я интересовался, какой у вас рабочий день. Некоторые говорят, безразмерный, неизвестно, когда заканчивается, и начинается по геологической привычке очень рано. В последнее время вы ещё возложили на себя функции партийного строителя. Для чего это?
– Начну с того, что я никогда ни в какой партии не был до тех пор, пока не вступил в Российскую партию Жизни. Для чего я это сделал? Моё глубочайшее убеждение, что именно эта партия впервые абсолютно чётко и принципиально заявила, что главная цель – увеличение продолжительности жизни россиянина, улучшение её качества и наполнение смыслом.
Дело в том, что Российская партия Жизни всё, что для других партий является целью, воспринимает как средство. Многие пишут: создать средний класс. Хорошо, давайте создадим, только это опять же средство, чтобы людям богаче жилось. Или давайте построим демократическое общество, рыночную экономику, ещё что-то. Всё это хорошо, только это средства для того, чтобы в конечном итоге человеку жилось легко и хорошо и жил бы он долго.
У нас каждый год сто тысяч человек погибают от алкоголя, половина – от палёной водки, половина – от самоубийств, убийств на алкогольной почве. Мы с вами если час проговорим, за этот час сто один россиянин умрёт по разным причинам. Мы считаем, что сейчас нужно закладывать основы того, чтобы через 30 – 40 – 50 лет переломить тенденцию к сокращению населения и постепенно перейти к приросту. На нашей территории в вековой – полуторавековой перспективе нас должно быть много, в два-три раза больше, чем сейчас. Иначе закон человеческой массы и занимаемого ею пространства начнёт действовать против нас.
Мы хотим, чтобы наша Россия оставалась целостной, великой, процветающей. В конце концов приходишь к простому пониманию абсолютно нормальных гуманистических идеалов. Люди должны жить долго, даже исходя из геополитических, стратегических и национальных интересов. И Российская партия Жизни декларирует именно эту цель и готова работать для этого.
У нас есть такая программа. Она мудрёно звучит – «О приоритетности социальных индикативных показателей при разработке среднесрочных и долгосрочных государственных социально-экономических программ». Например, цель программы – сделать так, чтобы через пять лет средняя продолжительность жизни россиян увеличилась на год-полтора, чтобы минимальная заработная плата была на 1,4 – 1,8 выше прожиточного минимума, средняя пенсия равнялась минимальной заработной плате, и ещё целый ряд таких же конкретных показателей. Чтобы у нас количество учащихся на тысячу человек было столько-то, детская смертность – не более такой-то…
Для этого нужно увеличить ВВП. Президент поставил очень амбициозную задачу, трудновыполнимую, но он-то прекрасно понимает, что именно увеличение ВВП в два раза повлечёт за собой улучшение благосостояния россиян. В этом и состоит идеология Российской партии Жизни, поэтому мы сейчас примем самое активное участие в выборной кампании. Думаю, в том или ином варианте, я имею в виду – пойдём ли мы списком либо по одномандатным округам, фракция Российской партии Жизни, пусть не очень многочисленная, в новом составе Госдумы будет. Но мы не зацикливаемся и не останавливаемся на этом избирательном периоде.
– То есть партия не под выборы создана.
– Конечно, нет. Мы ориентируемся на то, чтобы работать через 40 – 50 лет. Мы заглядываем и в будущий век. Мы считаем, что в XXII веке нас должно быть уже не 140 миллионов, а, допустим, 300 миллионов человек, а дальше – ещё больше.
– В истории есть аналогия, когда разваливалась послевоенная Франция, одна республика сменяла другую, и рождаемость у них падала, и страна катилась вниз, Генерал Де Голль пришёл к власти под лозунгом «За 50-миллионную Францию!». Другое дело, как этого достичь.
– Мы работаем над экономической программой. В конце концов все благие начинания требуют финансирования.
– Сергей Михайлович, без прошлого не бывает будущего. Наша газета проводила конкурс «Родительский дом», люди писали о своих близких, о своей судьбе, о том, как семья прожила прошлый век. Есть удивительные истории. Без судьбы человека нет судьбы государства. В какой степени вы интересуетесь своими корнями? Я обращаюсь к публикациям по поводу вашей поездки в Смоленск.
– Во-первых, я знал, что мой отец родом из Смоленской области, и знал от него, что мой дед был репрессирован. Мой отец вынужден был в своё время из деревни уехать и туда уже никогда не возвращался. Из четырёх сестёр отца я знал трёх (они все умерли). То, что была четвёртая, я даже не знал. Из всех братьев отца я в детстве видел один раз дядю Никифора.
Съездив в Смоленск, я узнал, что мою единственную старшую сестру, которой уже нет, назвали Мариной в честь бабушки. По отчеству отца я знал, что деда звали Емельян, теперь я знаю, что он Емельян Еремеевич Миронов, родился 19 августа 1874 года. Крепкое было хозяйство, работали и родители, и сыновья со своими жёнами, и дочери. Все жили в двух домах. В деревне Полоска сохранился дом деда. Сейчас это Тверская губерния, она на границе со Смоленской. В городе Вележе живут мои двоюродные братья и сёстры. В деревне Полоска целый сонм родни, я очень рад, что она у меня есть. И застолья были, и на кладбище помянули бабушку Марину. Начальная школа сейчас – это дедов дом. В коллекции камней я храню теперь камень от полуразрушившегося фундамента дедова дома, который тот построил своими руками.
В 1934 году деда раскулачили, отняли дом, всю скотину, кузницу и поселили семью в сарай. Как раз после раскулачивания отец уехал учиться в Тулу, в 1940 году отец пошёл в армию и был старшиной сверхсрочной службы, пока не вышел в отставку. Потом отец осел в Пушкине под Санкт-Петербургом и работал в военном училище.
Деда в 1937 году, когда выполняли план по врагам народа, расстреляли. Мне передали документы, анкету, собственноручно заполненную дедом. Обращает на себя внимание каллиграфический почерк, ни одной грамматической ошибки, а в графе «образование» написано: «самоучка», происхождение – «из крестьян». В графе «социальное положение» написано: «кулак», и заметно, что слово «кулак», может быть, не его рукой написано, а если его, то видно, что чернила брызнули. То есть он понимал, что этим подписывает себе смертный приговор. Съездили мы в Семичёвский бор, туда, где деда расстреляли в сентябре 1937 года. Постояли на опушке этого бора.
– Тяжёлые судьбы. А по матери?
– Матушка у меня новгородская, из района Боровичей. Там тоже было много братьев и сестёр. К сожалению, сейчас у меня мама одна осталась.
– Крестьянство всегда являлось основой государства, нравственной опорой, почвой для появления полководцев, деятелей культуры. Но всегда существовал слой интеллигенции. Интеллигенцию в 1917 году обвиняли, что она Россию распылила. Есть мнение, что и в перестроечный период интеллигенция инициировала кризис в России. И есть историческая вина интеллигенции в том, что мощное государство – Советский Союз стало распадаться на части. Ваше отношение к этой небольшой прослойке общества, оценка её роли?
– Начнём с того, что интеллигенция – чисто русское явление. Считается, что интеллигент – это образованность. Но мы знаем примеры, когда человек, которого можно назвать интеллигентом, может и не иметь очень высокого образования, по крайней мере высшего. Мне кажется, что на Руси интеллигенты всегда обладали двумя обязательными свойствами – это, прежде всего, человек совестливый, а во вторую очередь – думающий. Как ни парадоксально, это именно так. Многие беды интеллигенции от того, что сначала по велению совести что-то делалось, а только потом думалось. Я думаю, что именно это уникальное российское явление позволяет быть России такой особенной, которую умом не понять.
– У меня такое ощущение, что на период смут не интеллигенция владеет умами, а образованцы, лишённые совести.
– Это, к сожалению, бывает, когда умами овладевают опытные люди, у которых совесть стопроцентно отсутствует. Они как раз очень хорошо думающие и просчитывающие, умеющие иногда очень театрально изобразить, что у них есть совестливость, а сами готовы идти по головам.
Но если говорить о роли интеллигенции, она всегда заметна. К сожалению, интеллигенция не всегда в полный голос и убедительно говорила. Но тем не менее она, к счастью, никогда не исчезала, я не сомневаюсь, что интеллигенция не исчезнет как явление, потому что, ещё раз хочу сказать, без этого явления не было бы России. У нас есть примеры интеллигентности, по сути, самых простых людей, крестьян, рабочих. При этом образование желательно, но отнюдь не обязательно.
– Наша страна всегда славилась высокой духовностью и литературными вершинами. То ли это исходит из состояния общества, его старости, но духовность пропадает. Новая капиталистическая формация, рынок вымывают высокие образцы литературы, и на их место приходит ширпотреб. Для меня, как для писателя, беда даже не в том, что мало высоких образцов литературы, они есть, а то, что читатель изменился. Мне кажется, что нет уже того влияния, которое имела литература. Может быть, его уже не вернёшь, но то, насколько литература отброшена от нравственного воспитания общества, это совершенно ненормально. С вашей точки зрения, на каком уровне мы остановимся и будет ли востребована настоящая литература?
– Проблема действительно есть, и проблема больная. Из самой читающей нации мы дошли до того, что 30 процентов населения, по статистике, вообще не берут в руки книги. Конечно, влияние электронных СМИ и новых информационных потоков сказалось на определённой части молодёжи. Беда в том, что даже моё поколение, которое воспитывалось на книгах, не может привить это детям. Моё глубочайшее убеждение – ничто никогда не заменит книгу, театр. Книга, перечитанная в разные периоды жизни, в разных психологических состояниях, совершенно разно открывается. Точно так же каждый спектакль уникален, потому что на твоих глазах создаётся ткань волшебного искусства, которое называется «театр». Второго такого не повторится даже при тех же актёрах, потому что они будут в другом эмоциональном настрое и ты тоже будешь другим. Кто-то считает, что рынок сам всё расставит, но эта дурь, по сути, плодит другую дурь. В культуре – засилье ерунды, безнравственности, тупости, других слов я не найду. Издатели считают, что книги должны быть самоокупаемы, прибыльны. Раз покупают пошлятину, идиотские романы, фэнтези, то их надо выпускать.
Раньше Россия являлась вершиной духовного творчества в литературе. Перечень известных имён и поражает, и вдохновляет. Например, я в зрелом возрасте для себя открыл Гончарова. В школе его преподавали как бы вторым рядом. В другой стране он был бы самым гениальным писателем, как Сервантес для Испании, Диккенс для Англии, Гёте для Германии, а в России он через запятую во втором или третьем десятке. И таких у нас огромное количество. Потому что у нас один только первый ряд чего стоит: Пушкин, Чехов, Толстой, Достоевский, Гоголь… Я выстроил свою гипотезу. Всё время думаю: а где нынешний Пушкин, где Гоголи, Достоевские, неужели оскудела русская земля? Давайте представим, что появился Пушкин, он есть, он живёт, творит. Но где мы его увидим, где услышим? Он опубликовал сборник стихов, какой-то журнал опубликовал интервью с ним. Дальше что? В грязном потоке забивается чистая, хорошая струя. Этот поток мусора спустя какое-то время пройдёт, и, может быть, наши внуки увидят того, кто сейчас с нами рядом живёт и пишет, кто станет властителем умов в будущем.
– Но сегодня он не будет формировать никаких нравственных и духовных устоев.
– Увы, да. Но так как он воспитан на нашем фундаменте, на нашей культуре, теми, кому посчастливится сейчас наткнуться на него, он будет воспринят, а самое главное, он останется, потому что такие вершины не тускнеют с годами.
– Допустим, он опубликует сейчас гениальное произведение тиражом тысяча экземпляров, но его практически никто не прочитает. Для того чтобы он стал известным, нужна мощная пиар-кампания. Это опять же рынок, деньги.
При мощном государстве, которое было у нас, я публиковал рассказ в журнале «Юность», тираж которого четыре миллиона экземпляров, и на следующий день просыпался знаменитым, шли письма. Раз в неделю я забирал из редакции пачки писем. Это было, но, к сожалению, к этому уже не вернёшься. В этой связи какая, на ваш взгляд, здесь роль государства и должна ли она вообще быть?
– Обязательно должна быть. Культура, наука и образование – это те сферы, которые нельзя рассматривать как некую отрасль экономики, ждать от них окупаемости и требовать вписаться в пресловутый рынок. Здесь государство должно вкладываться по полной программе, должно само выстраивать свою политику поддержки. С моей точки зрения, эти три составные части даже разделять не надо, потому что они друг без друга не существуют. Более того, я считаю, что культура, наука и образование – это три кита, на которых и стоит наше государство, и это наша особенность и то, что позволит России в конечном итоге вырваться вперёд не в качестве сырьевой державы, а за счёт интеллекта, за счёт новых идей и новых открытий, в том числе и в гуманитарной сфере. У нас вершины такого духа являются и будут являться.
Государство обязано думать о своём будущем. Я, например, с точки зрения государства, взял бы на бюджетное финансирование издание какого-то журнала, может быть, вашей газеты. Это совершенно нормально, и не надо говорить, что это коммерция. Надо создать общественную редакцию из самых разных писателей, педагогов, деятелей науки. Редакционный совет должен решать, печатать что-то или не печатать, и тогда произведение десятимиллионным тиражом пойдёт по всей России. Нужно обеспечить, чтобы не Министерство культуры принимало решение о вложении денег, а общественный совет.
У нас в Конституции, в разделе о правах человека, говорится, что цензура запрещена. А в другой статье говорится, что права и свободы граждан могут ограничиваться федеральным законом в случае, если это влечёт угрозу конституционному строю, а дальше интересные слова… нравственности и здоровью.
– Когда на вас средства массовой информации напали за то, что вы предложили как бы государственный контроль над информационными потоками, вы имели в виду именно это?
– В каждом субъекте из сорока восьми, которые я объехал, задавали четыре-пять стандартных вопросов: о реформе ЖКХ, о местном самоуправлении, о внебюджетных отношениях, и обязательно звучал вопрос: доколе мы будем читать, смотреть «чернуху», «порнуху» и так далее. Я отвечал: да, к сожалению, это у нас есть. Поэтому считаю, что необходимо создавать общественный совет, который будет решать вопросы государственной важности по защите государственных интересов. Это вопросы национальной безопасности, потому что здоровье и нравственность – это категории национальной безопасности.
Мы в Совете Федерации впервые создали Комиссию по информационной политике, которая всеми этими вопросами занимается. Интерпретация прессы: Миронов сказал, что нужно создать государственный орган контроля, призвал регулировать информационные потоки. Я беспокоился об информационной нравственности, а СМИ подали так, будто прессе надо указывать, какую новость пускать или не пускать.
– Мои коллеги в этом случае чистосердечно отвечают, что страшилки привлекают читателя, читатель привлекает рекламу, а это деньги.
– Всё правильно, они так и работают.
– С другой стороны, мы платим налоги. Деньги идут на такое мощное духовное и нравственное оружие, как телевидение, а им управляют люди и зарабатывают огромные барыши на наших же деньгах.
– Поэтому я абсолютно убеждён, что здесь контроль необходим. В разных странах есть комиссии, они по-разному называются, но суть одна: именно они следят, чтобы не было на экранах насилия, порнографии. А мы удивляемся, почему у нас такая преступность, наркомания, алкоголизм, столько самоубийств. Послушаешь некоторые наши СМИ, действительно покажется, что нет выхода.
– Ваши выступления часто обсуждает пресса. Одни пишут, что Миронов проговорился, сказал неожиданное, другие, что он себя обнаружил, а кто-то говорит, что это самореклама, пиаровский шаг.
– Я полжизни провёл в нормальной, здоровой среде, где мужская, суровая работа, простые нормальные отношения, искренние и открытые. И если меня спрашивают, я говорю то, что думаю, а не то, что от меня хотят услышать, и не то, что выгодно сказать в этот момент. Я прекрасно понимаю, в политике иногда надо где-то промолчать. У меня есть своя позиция, и я не собираюсь с неё сворачивать. Я делаю что-то или не делаю исходя из своих внутренних убеждений.
Возьмём вопрос президентского срока. Он слишком мал, надо увеличить. Полтора года человек входит в тему, потом полтора года готовится к следующим выборам, остаётся один год на плодотворную спокойную работу.
– Профессиональный политик в современном понимании – это человек, который ради достижения цели готов использовать любые методы. Мне кажется, что вы таким профессиональным политиком так и не стали.
– Я думаю, что политик – это человек, который занимается вопросами, которые влияют на социум, а ими можно заниматься по-разному. Сказать, что ощущаю себя белой вороной, что у меня нет единомышленников, я не могу.
– Дело в том, что когда вы сталкиваетесь с людьми, которые провели в политике всю жизнь, я думаю, они часто смотрят на вас со снисхождением, мол, нет у него такого опыта дипломатии.
– Я уже это проходил в Питере. Причём, когда я стал депутатом и пришёл новичком в политику, старшие товарищи советы давали. Но я вёл избирательную кампанию самостоятельно, в одном лице был и политтехнологом, и начальником штаба. Сам листовки писал. Первые двойники в России появились против меня. Помимо меня в претендентах было ещё два Мироновых. Один из них мулат с тёмным цветом кожи. Одного звали Сергей, другого Алексей, оба они стояли в списке по алфавиту выше меня. По инициалам один А.Ю., другой С.А. В общей сложности они отняли у меня полтора процента, но я набрал почти 70 процентов. Это тогда был высший результат в городе.
Кстати, поскольку мы говорим о литературе, то увлечение стихами и оставшееся умение немного самому рифмовать очень мне помогало. У меня неплохо это получалось, народу нравилось. На рифму, на ритм у меня рука набита, выступал в капустниках, играл в институтской команде КВН. Когда я был в Законодательном собрании Санкт-Петербурга, то в Новый, 1996 год впервые вышел с тостом и прочёл экспромт на тему знаков Зодиака. Теперь на каждый Новый год придумываю новое четверостишие, и вроде неплохо получается.
Возвращаюсь к избирательной кампании. Получилось по одному округу три Миронова, из них два Сергея. В избирательных бюллетенях фотографии-то нет. И я придумал выход, выпустил короткую листовку с двустишием: «Запомнить должен любой гражданин: Мироновых много, Михалыч один». И это сыграло. Бабушки приходили на избирательный участок: «Где тут наш Михалыч?»
– Я делаю такой вывод – в политике искренностью и единомышленников найти легко, и врагов.
– В политике не может не быть врагов по определению.
– И как ощущаешь себя, когда, допустим, количество врагов начинает переходить критическую отметку?
– Мобилизуешься. Может быть, здесь геология помогла, может, характер достался от отца, от деда, может, служба в ВДВ закалила. Я в любой момент готов к падению. Мне приходилось падать и в смысле карьерного роста, и с вершины горы к самому подножию. Вниз летишь, а глаза ищут, за что бы зацепиться, когда обратно в гору пойдёшь. И это свойство спасает – упал, отряхнулся, никаких стаканов водки горе залить, развернулся, и с нуля – вперёд. Морально готовлю себя к неприятностям. Главное, чтоб без паники. Жизнь всегда преподносит сюрпризы, и надо быть к ним готовым.
Моя дочь, студентка юрфака, однажды, когда я был депутатом и шёл второй раз на выборы, спросила: «Папа, тебе не страшно, а вдруг тебя не изберут? Ты привык, у тебя помощники, машина, кабинет. Что будешь делать?»
Во-первых, я рассчитываю на победу. Но если наступит такой момент, что я проиграл, у меня ни на секунду не будет никакой растерянности. Конечно, будет обида и горечь поражения придётся испить. Но в тот же момент – всё, эта тема закрыта. Какие дальнейшие шаги, куда я иду, что я хочу? Это, кстати, очень помогает в работе. Конечно, делаешь всё, чтобы оправдать доверие коллег и всех, кто считает, что если ты уж там, у власти, отвечай.
Источник: ("Литературная Россия" (Москва).-15.08.2003.-№33)
