11 июля 2001
– Сергей Михайлович, у вас четыре высших. С таким студенческим стажем, наверное, знакомы все фасоны шпаргалок.
– Ну, на юрфаке я шел на любой экзамен со всеми выученными вопросами: не пропустил ни одного занятия. А в юности, бывало, филонил. Но у меня очень сильная оперативная зрительная память: чем короче время, которое нужно «хранить» информацию в голове, тем больше могу запомнить. Как будто фотографирую страницы. В Горном институте на экзамене по основам электроники в билете оказалась сложнейшая электронная схема. Обычно схемы рисуют логически, по цепочке от входа до выхода.
Представьте изумление преподавательницы – а мне пришлось готовиться за единственным свободным столом напротив нее! – наблюдавшей, как я рисую отдельные фрагменты в середине, разных углах листа. А было так: у дверей кабинета вдруг чувствую, какой билет достанется. (Такое предощущение сбывалось в половине случаев: возникала какая-то тяга к определенной цифре, номеру билета или определенному вопросу.) Открываю учебник, прямо перед глазами эта схема, смотрю на нее минуту-две, захожу, вытаскиваю билет – она! Воспроизвел по памяти, один к одному, а потом час сидел, разбирался что к чему: текст-то я не успел прочитать.
– Геология – мечта детства?
– Да. Мы жили на окраине Пушкина, и «выбраться в город» у нас считалось поездкой в центр Царского Села, а не в Ленинград. Наш каменный дом на улице Красной Артиллерии — трехэтажный, с красивыми башнями, как говорили, был подарен в 1914 году английской королевой Николаю II, до Великой Отечественной там размещались офицерские казармы. Окна смотрели на частный дом, за ним — луг и лес, куда мы ходили за грибами. Через четыре километра — река Поповка. Там сланцевые обрывы, окаменелости, ракушки, которые мальчишки называли «солнцем», так они блестели. Мы искали камни, потом везли показывать свои образцы в музей Горного института. Романтика экспедиций пришла позже, но тогда возникла сама любовь к камню…
Увы, в 1991 году геологию разогнали. Я, полевик, обязательно должен был ездить в экспедиции, а прежде всего урезали финансирование на полевые работы. Можно было остаться в НПО «Рудгеофизика», сидеть и получать зарплату, но это не представляло уже интереса. Мне было 38 лет, я понял, что просто так менять жизнь неправильно — надо получать новое образование.
– Вы пробыли почти десять лет в Монголии.
– Работал старшим геофизиком аэропартии – проверял обнаруженные с самолета урановые аномалии. Первые пять, с 1981-го, ездил на полгода, следующие пять лет жил постоянно вместе с семьей в Улан-Баторе в хорошем девятиэтажном доме, построенном советскими строителями. Дочка, которую мы привезли туда в годик, считает Монголию второй родиной. Тогда это действительно была «шестнадцатая республика». Свой городок с магазинами, детскими садами, концертным комплексом. Зимой переходил из одного подъезда в другой – и уже на работе, в камералке. Летом – с апреля по октябрь – женщины оставались в городе, а мужчины уходили в поля. Машина доставляла нас на начало маршрута и забирала в конце дня в лагерь. Иногда привозили обед, на паяльной лампе что-то разогревали, чаек кипятили. Фляга с водой возвращалась с маршрута нетронутой: выпьешь глоток – жажда будет мучить все время.
Я практически прошел всю Монголию с востока на запад. Запомнилась котловина Больших озер, где находится международный эталон чистоты воздуха. Едешь на машине – одна травинка от другой растет за метр, но когда смотришь на десятки километров вперед, они сливаются в ровный зеленоватый слой. Мы вышли на одну горку, и километрах в двадцати я отчетливо увидел конусообразную вершину. Наши карты охватывали в масштабе квадрат 40 на 40 километров. Смотрю в планшет — никакой горы нет. Беру следующую карту – опять нет. И только в середине третьей оказалась эта вершина. Значит, до нее все 100 километров! Такая прозрачность воздуха.
Обычно работают в паре геофизик с аппаратурой и геолог. Но бывали и одиночные маршруты, которые я очень любил. Идешь и знаешь, что ближайший населенный пункт находится за тысячу километров. Абсолютная тишина, (де-то пискнет сурок или суслик, где-то ветер зашумит. Палящее солнце, яркое голубое небо, безжизненная пустыня.
– Как же ориентировались?
– Монголы тысячелетиями гонят стада по одному и тому же маршруту. Вглядевшись в даль, можно обнаружить маленькие точки. Это обо – сложенные из камней пирамиды. Их привозят издалека. Считается, что каждый, кто проходит мимо обо, должен внести свою лепту. Сейчас там можно найти спички, детали от машин и другое. Обо располагаются очень точно, на самых высоких точках перевалов и обозначены на картах.
– В чужой стране и опасности неведомые.
– Там не стоит шутить с природой. Однажды в пустыне Гоби решил позагорать. На два часа вышел на маршрут – в плавках, кепочке с козырьком, кроссовках и со спектрометром. Температура плюс сорок, на небе ни облачка. Машина пришла не через два часа, а в восемь вечера.
Хорошо, что прибор был обшит кошмой. Я ее снял, распорол и спрятал плечи. Но обгорел здорово. С тех пор железное правило: выходишь хоть на полчаса, собирайся так, будто идешь на сутки. Случалось, буксовали и проваливались машины, попадая в солоники (солевая корка, оставшаяся от высохшего озера). Тяжело переходить вброд реки. Там песчаное дно – зыбун: рельеф дна все время меняется. Если остановиться, то за пять минут засосет по горло, как в трясину. К тому же сильнейшее течение. Один раз я чуть не попался. Взял в качестве шеста трехметровый кусок водопроводной трубы, рюкзак и отправился через речную долину. Забрался в одну протоку:
делаю шаг – проваливаюсь, в другую сторону – проваливаюсь, поворачиваю назад – и тут проваливаюсь! Метался минут пять, еле вернулся. Стоило растеряться – вот и нелепая гибель под лучезарным солнцем. Потом видел, как зыбун «проглотил» целый автомобиль.
– Были интересные находки?
– Мы любили, когда на наших картах Генерального штаба Советской Армии попадалась отметина «разв.» (развалины). Храмы находились в голой пустыне, даже источников воды поблизости не оказывалось.
Монголия пережила практически те же этапы истории, что и мы. В 1939 году уничтожили все монастыри. Богатейшие храмы были сожжены и разграблены. Песок и пыль выдувались ветром, и прямо на поверхности лежали монеты, культовые скульптурки. Однажды нашли двухметрового позолоченного многорукого Шиву без головы (ее давно оторвали, вместе с глазами из драгоценных камней). Мы поставили его на камни, и он, блестящий, был ориентиром.
В одной пещере нашли истлевший деревянный сундук с тибетскими письменами (деревянные дощечки, обтянутые воловьей кожей, обрамляющие пергаменту. А у стены в кучках древесной пыли от сгнивших прикладов – шесть старинных кремниевых ружей. Воображение рисовало картину: во время междоусобной стычки монахи спрятали самое дорогое в пещере, вышли навстречу врагам – и больше не вернулись. Следующий, кто сюда попал, – мы, спустя лет двести.
– Ощущение, что проникаешь сквозь время?
– Однажды натолкнулись в Гоби на стометровое желтое пятно, думали, выход какой-то интересной породы. Оказалось, что это сколки, «опилки» кремния. Здесь была древняя неолитовая мастерская по изготовлению ножей, наконечников стрел, скребков. Нашли и верстаки — сложенные друг на друга большие камни. Причем в радиусе сотен километров кремния нет, его привезли чуть ли не из-за границы. Возможно, кочевые завоеватели шли ордой и возили с собой заготовки.
– Миражи встречали?
– Обычное явление. Однажды едем. Слева огромное озеро – камыши, чайки. Остановились, посмотрели карту – ничего нет! Решили проверить, свернули к озеру. Через двадцать километров вода как будто «отодвинулась».
Думаю, Сальвадор Дали видел миражи: его слоны на тонких ногах очень на них похожи. Идет караван верблюдов, и кажется, что у них ноги с десятиэтажный дом. Правда, иногда там сталкиваешься с реальностью покруче миража. В пустыне Гоби обнаружили бахчу: грядки с овощами, арбузами, специальной поливочной системой. Оказалось — специальная плантация для членов политбюро МНРП.
– Вам удалось самим открыть какое-то месторождение?
– Да. По дороге в пустыне Гоби я вдруг почувствовал металлический привкус во рту. Вспомнил: похожее ощущение возникало несколько лет назад в Туве, в урановой шахте. Остановились, включили приборы – показатели зашкалили. Оказалось огромное урановое месторождение экзогенного типа (на поверхности). После этого мы во время переездов никогда не выключали прибор.
– Как монголы относились к русским?
– Хорошо до конца 1980-х. Шум машины слышно издалека. Бывало, проезжаем мимо стойбища скотоводов — народ высыпает на улицу, руками машет. Ребята шутили: теперь они будут время определять до русских геологов и после.
Они вообще очень просты в общении. В юрту заходишь без стука. Хозяйка, ни о чем не спрашивая, накормит, угостит молочной водкой архи (38 градусов), устроит на ночлег. Утром можешь не прощаться: сел на коня и ускакал.
Был смешной случай. Нашли колодец, рядом — юрта. Выходит пожилой монгол — они там все выглядят старше своих лет.
Национальная одежда дели, традиционная шапочка, носки обуви загнуты вверх (чтобы не ковырнуть землю, она считается священной). Мы спрашиваем: «Ус сайн?» (вода хорошая?) — «Сайн, сайн!» — кивает. Заглядываем в колодец, а там всякий мусор плавает. «Ему-то сайн, а нам дизентерия», — говорю напарнику. И вдруг монгол на чистом русском без акцента встревает: «Да нет, нормальная вода, не бойтесь!» Оказался выпускником пушкинского сельхозинститута, много лет жил в СССР.
— Скучаете?
— Очень. До Монголии я работал в тайге — Кольский полуостров, Карелия, Якутия. Привык к лесу. А тут только геологический интерес, камни ничем не прикрыты. Потом привязался к этому ландшафту. Когда посмотрел «Ургу» Михалкова, поразился: он снял Монголию так, как это сделал бы человек, проживший там много лет, — со всеми деталями.
В 1996 году с напарником Сашей Груздевым, который теперь завел автомастерскую на Алтае, совершили «паломничество» в Монголию, засняв на видеокамеру путешествие с приключениями. Теперь изредка позволяю себе удовольствие — посмотреть кассету.
— В экспедициях «заработали» вредные привычки?
— Куревом в детстве баловался, но после восьмого класса бросил. Не обошлось без дамы… Была у меня любовь с первого по восьмой класс. Причем безответная: Она любила кого угодно, только не меня, Сережке Миронову позволялось только иногда носить портфель. С этой девочкой с бантиками мы за все школьные годы сидели за одной партой неделю — такое счастье! К восьмому классу все привыкли — где она, там и я. Никто не подкалывал — ни ребята, ни учителя.
Мы ехали в молодежный комсомольский лагерь, который находился через реку Сороть, напротив Михайловского. В поезде я, естественно, сидел в купе, где Она с подружкой.
Вышел в тамбур покурить. Сигареты экономили, пускали по кругу. Несколько раз эта девочка прошла мимо нас.
Возвращаюсь в купе, а Она говорит подруге: «Я обожаю, когда мужчины курят. От настоящего мужчины должно пахнуть табаком». Я воспринял это как комплимент. «А если не курит, то это вообще никто!» — повторяет она несколько раз. И тут меня осеняет: она проходила через тамбур и не видела меня с сигаретой. Жили мы в разных дворах, в школе курильщики прятались — не знает, что у меня «опыт» уже полтора года. За живое задело: так вот, оказывается, какие у нас мужские качества ценятся! Достаю из чемодана блок «Шипки», захожу в соседнее купе к ребятам и громко сообщаю: больше никогда в жизни курить не буду. Поспорил на бутылку вина, что смогу, — и выдержал. Спустя много лет на встрече класса я поблагодарил свою первую любовь за то, что она отучила меня от вредной привычки.
Вообще, привычки надо мной не властны: я могу заставить себя что-то делать или не делать. Когда работал в экспедициях, приходил с маршрута, споласкивался и бегал несколько километров, на турнике занимался. Я ведь служил в ВДВ, подтягивался раз пятнадцать (честно говоря, маловато для десантника). Насчет спиртного давал себе зарок, чтобы не было искуса. Всем друзьям говорил сразу:
не пью весь сезон. Сначала еще уговаривают, потом привыкают. Один раз сделаешь исключение — потом будут настаивать все время.
Сейчас иногда могу себе позволить, люблю пиво. Но в прошлом году, когда занялся здоровьем, решил похудеть, — совсем отказался от алкоголя. За четыре месяца сбросил двенадцать килограммов.
— Можно специально для читателей «МК» в Питере» — диету от депутата?
— Сухой закон, после семи вечера только кефир или в крайнем случае овощной салат, можно даже с майонезом.
Ограничения в пирожных и макаронах. Обожаю сладкое.
Любимое лакомство — черный крепкий кофе и горький шоколад.
— Сильная воля — это, наверное, папина закалка. Он же был военный.
— Да, но не офицер, а сверхсрочник, старшина. Служил в пушкинском военном училище радиоэлектроники. Умер, когда мне было 26. Он фронтовик, кое-что рассказывал о войне, хотя те, кто через это прошел, не любят рассказывать. Но по двум-трем эпизодам у меня создалось свое личное восприятие той войны. Отец был на Ленинградском фронте. Они чудом вышли из окружения, и только почувствовали себя на свободе, опять столкнулись с немцами — он помнил то щемящее чувство горечи, охватившее его тогда. Папа спас двух своих сестер-блокадниц. Он приносил свой фронтовой паек, они тряслись и кричали: «Миша, дай нам хлеба!». Он знал, что сразу набрасываться на еду нельзя, заваривал мякиш кипятком и поил.
— Мама тоже пережила блокаду?
— Во время войны она работала в Чудове в паспортном столе. Потом тридцать лет в том же вузе, что и отец, была инструктором партучета. Заполняла своим каллиграфическим почерком учетные карточки, билеты. До сих пор пишет мне письма — любо-дорого читать! У родителей не было высшего образования, но мама очень любила читать. Мне запомнился двенадцатитомник Толстого в мягком переплете, полученный по «огоньковской» подписке.
Особый след в моей жизни оставила сестра. Марина, на пять лет меня старше, тянула меня «за уши» к светлому. Однажды учительница повезла наш класс в Русский музей. Она была в шоке: мальчишка из простой семьи на пороге любого зала с ходу называл все картины. Сестра коллекционировала открытки с репродукциями русских художников. У нее были десятки альбомов. Мы играли: если я угадывал название и автора картины, мне выделялись деньги на мороженое. До сих пор, когда прихожу в Русский музей, я оказываюсь как будто в родном доме.
Как-то Маринка подсунула мне книжку «Правила хорошего тона». Читали вместе, в лицах, репетировали. В седьмом классе я шокировал девочек-одноклассниц тем, что подавал пальто в гардеробе и руку при выходе из автобуса, галантно приглашал на танец.
Мы много спорили, но сестра понимала, что я очень независимый человек. «Брат, я знаю, что ты поступишь по-своему, но послушай, что тебе скажет старшая сестра».
Помогала учиться. Марина поступила в Техноложку, мечтала стать химиком. Она на основе таблицы Менделеева научила меня всей химии. Я мог написать любую формулу и рассказать все что угодно об элементах и реакциях, чем удивлял учителя.
Поработав в Монголии, я с отличием окончил государственные заочные курсы английского языка в Москве, а в детстве этот предмет мне совершенно не давался, я даже уроки прогуливал. Однажды решался вопрос: «двойку» или «тройку» мне поставят в четверти. Сочинение о том, кем я хочу быть, написала за меня Маринка — я тупо перекатал в тетрадь. Учительница раздала всем проверенные работы и с хитрой улыбкой почему-то попросила меня прочитать свое творение. После последних фраз класс валялся от хохота. С грехом пополам я перевел:
«Думаю, что в моей профессии английский язык не понадобится, я его не люблю, и это сочинение пишу не я, а моя сестра». Ее шутку я скопировал автоматически. Маринка отругала, заставила выучить какой-то диалог и исправить оценку…
Сестра рано умерла от рака, не увидев, чего мне удалось добиться в жизни. До сих пор она остается для меня камертоном — все время оцениваю, понравилось бы ей то, что я делаю, или нет.
— Расскажите, пожалуйста, и о своей нынешней семье.
— Жена Люба работает в фотоателье администратором. Сын Ярослав живет отдельно, программист, занимается интернет-бизнесом. Дочери Ирине шестнадцать, окончила десятый класс. Она очень переживала, что в школе знают, кто ее папа: ей хочется быть самой собой, а не дочерью депутата. Училась в простой школе, накануне последней четверти самостоятельно решила перевестись в гимназию. Она не очень-то любит заниматься домашними делами. А тут в новой школе ее на неделю раньше освободили от практики! За то, что лучше всех красила парты и плинтуса.
— Как у вас начинается утро рабочего и выходного дней?
— Первое: подъем полседьмого, обязательная разминка (на память о геологии остался радикулит, остеохондроз), завтрак, в девять — на работе.
Второе: побудка не раньше десяти. Такое уникальное свойство: я «жаворонок» и «сова» одновременно. Ложусь в два, в выходной — в четыре-полпятого. За ночь могу проспать всего три часа — и так пять дней в неделю. Но! Тогда в выходной обязательно должен отоспаться, иногда до часа.
— Трудно «выключить» себя после суматошного рабочего дня?
— Так устаю, что голова не успевает оказаться на подушке, уже сплю.
— Предпочитаете домашний отдых?
— Да, в основном читаю. Люблю рыбачить. Классная рыбалка в Монголии. Там водятся таймени до 36 килограммов, хариус. Мне, правда, попался ленок весом в пять с половиной килограммов.
— Какой же геолог без охотничьего ружья!
— В отличие от рыболовного, охотничьего азарта у меня нет. В экспедициях стрелял зайцев, гусей на обед — по мере необходимости. Самой крупной добычей был дзерен (аналог сайгака в Монголии). Охота для меня закончилась вместе с геологией. Охотничий билет есть, а ружья — увы. Но навыков стрельбы, полученных в ВДВ, не теряю. Регулярно не реже раза в квартал бываю в тире, летом — на полигоне.
У меня есть именной пистолет «Макаров» — награда за содействие МВД во время проведения президентской избирательной кампании 2000 года. Правда, из пистолета как раз стреляю на «троечку». Любимое оружие — пистолет-пулемет «Кедр». Профессионалы поймут:
почти не имея навыков, из него просто попадать в десятку. И из автомата Калашникова стоя со ста метров поражаю все мишени.
— Как вы относитесь к такому развлечению, как казино?
— Никогда в жизни не играл на деньги. Подростком видел людей, которых унижали за проигрыш. В электричке парень проиграл отцовский фотоаппарат и вдруг осознал, что ему будет дома, — он канючил, умолял, но ему, естественно, ничего не отдали.
— А если бы ваш портрет висел (возможно, в качестве рекламы) в казино?
— Это невозможно. Достоинство политика должно быть в другом. Если казино делает деньги на том, что в него заходит известный политик, — это на совести казино. Но думаю, лучше бы портрет политика висел в школе.
— Говорят, Ирина Хакамада «висит» в «Голден Пелас»…
— Она вообще экстравагантный человек, у нее такой интересный имидж, кстати, очень приятный.
— Один из сложившихся стереотипов: честно попасть во власть невозможно. Ваш путь?
— Мои друзья и коллеги по бизнесу, корпорация «Возрождение Петербурга», финансировали избирательную кампанию 1994 года. Мы вместе хотели менять законодательство, совершенно не подготовленное к условиям рынка. Я был автором первых законов о налоговых льготах для предпринимателей (чтобы пополнить бюджет, нужно дать возможность сначала бизнесу встать на ноги).
Баллотировались 24 кандидата, из них только двое — я и мой пожилой соперник из КПРФ — жили в своем округе, что заранее давало преимущество. Я не пользовался услугами имиджмейкеров, сам придумывал тексты, дизайн плакатов.
Команду подбирал по расклеенным объявлениям. Незнакомым людям три часа рассказывал о себе предельно откровенно.
Выяснилось, что с одной женщиной мы живем в одном подъезде! Она сначала просто хотела подзаработать на расклеивании листовок, но после беседы решила за меня агитировать. В ночь, когда шел окончательный подсчет голосов, первыми пришли наблюдатели с участков, на которых я проиграл в сумме голосов 120. И вдруг заходит она и пожимает мне руку: «Поздравляю с победой! Плюс 350». С Зоей Валентиновной Заушниковой мы работаем уже семь лет, она мое самое доверенное лицо.
— Ваши политические убеждения?
— Я правоцентрист. Не правый, а скорее, государственник. В России без государственного регулирования пока рынка не построишь.
— Из запланированного что воплотилось?
— Объективно мой округ преобразился. Появилось 25 детских площадок, заасфальтировано 30 дворов, поставлены светофоры, регулярно финансируются поликлиники, школы, детсады. В ЗакСе разработал около 80 законов, участвовал в подготовке Устава города. Например, четыре года по моей инициативе предельно допустимая доля собственных расходов граждан на коммунальные платежи была 15 процентов. Сейчас планка поднялась до 17 процентов, но не до 25, как предлагалось. Мной предложен закон о выборах депутатов, где ликвидировано досрочное голосование (там больше всего нарушений).
— Людей интересует, чем владеет политик такого уровня, как вы.
— Живу на Гражданке в перепланированной трехкомнатной квартире, переехал из «двушки» два года назад. Низкие потолки, два с половиной метра, к тому же сделали подвесные — еще сильнее давят. Дачи нет. До прошлого года снимал государственную. Отказался: дорого. Есть «Волга» 1999 года. У меня профессиональные права с категориями «В» и «С», но сам не вожу.
— В чем основной смысл того, на что вы тратите большую часть жизни сегодня?
— Если я вам скажу: помочь людям, вы можете не поверить. Но это так. Я все время ощущаю себя полпредом тех, кто меня знал в школе, в Горном, в армии, особенно в геологии. Тех, с кем вместе сидели у костерка, ругали власть и говорили: какой бардак, доколе все это будет твориться! Мне повезло быть делегированным оттуда — сюда, во власть. Мне не стыдно при встрече со своими ребятами смотреть им в глаза, хотя они откровенно могут меня и поругать. Это для меня главный критерий оценки работы. У меня есть ощущение: в нашей стране в различных местах, слоях общества кристаллизуется новая, здоровая Россия. Потом эти кристаллы срастутся, и будет мощное, красивое, процветающее государство. Смотрите, какая из маленьких кристаллов получается красота!
Глядя на стол, заставленный образцами горных пород, можно подумать, что в Мариинский переехала некая геологическая кафедра. Многочисленные телефонные аппараты, помощники, секретари рассеивают возникший «мираж».
Марина ПОЛУБАРЬЕВА
Источник: ("МК в Питере".-11.07.2001)
