12 мая 2014
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Здравствуйте. Это программа «Разбор полета». Программа о людях, которые принимают решения, о том, как они эти решения принимают. Добрый вечер.
И. ВОРОБЬЕВА – Добрый вечер. И у нас сегодня в программе председатель партии «Справедливая Россия» Сергей Миронов. Здравствуйте.
С. МИРОНОВ – Добрый вечер.
И. ВОРОБЬЕВА – У нас есть традиционный вопрос нашей программы. Вопрос о самом сложном, тяжелом решении, которое вам приходилось принимать в своей жизни. Над которым больше всего сомневались и который может быть, касался не только вас, но и людей, которые вас окружают. Сергей Михайлович задумался.
С. МИРОНОВ – Я думаю, что для меня это было решение о создании партии «Справедливая Россия».
И. ВОРОБЬЕВА – Тяжелое решение?
С. МИРОНОВ – Оно было непростое. Потому что я осознавал весь тот путь, который предстоит пройти. До того момента, когда идеи социал-демократии овладеют массами.
И. ВОРОБЬЕВА – Расскажите, из какого состояния в какое вы переходили. Какая была ситуация.
С. МИРОНОВ – Одна из сложностей заключалась в том, что на тот момент я был председателем Совета Федерации. И до того как я возглавил партию «Справедливая Россия» я возглавлял гуманистическую партию с таким оптимистическим названием как Партия жизни. Судя по всему, она ни для кого не была страшна, не представляла никакой угрозы, и поэтому такое политическое направление в деятельности председателя Совета Федерации никому не казалось каким-то особенно недопустимым. А, создавая социал-демократическую партию, я понимал, что я становлюсь на путь непростой, потому что с одной стороны я нахожусь во власти, я занимаю определенный пост в государстве, а с другой стороны…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Третий пост в государстве.
С. МИРОНОВ – Да. А с другой стороны я понимал, что коль скоро я разделяю идеи социалистические, то мне от критики действующих порядков, прежде всего экономики в социальной сфере не уйти. Поэтому я серьезно думал над этим, но я решение принял. Я не жалею, здесь я сделаю одно лирическое отступление. Возможно черта моего характера, либо это приобретенное, я не знаю, но я вообще никогда в жизни не жалел ни об одном принятом решении. Я могу сомневаться, долго думать, в конце концов, я даже могу долго решаться на что-то, но если я решил, я никогда не жалел о содеянном. А когда в жизни бывает, иногда принимают то или иное решение в том числе в собственной судьбе, это решение меняло мою биографию, в начале нового пути очень часто сама жизнь показывала, что какой же ты дурак, как ты был неправ и зачем ты так сделал. Но смотри пункт первый, я никогда не жалел, а потом оказывалось, что если бы я не сделал этого шага, то не было бы дальнейших очень высоких шагов и каких-то прорывов. Поэтому я никогда не жалею и тем более я никогда не жалел и не жалею сейчас и не буду жалеть о том, что я тогда принял решение создать такую партию и возглавить ее.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Вы не жалеете о решениях. А меняете их?
С. МИРОНОВ – Решения я не меняю с точки зрения принятого решения, потому что это уже решение. Для меня решение это практически синоним поступка. Мужчина должен совершать поступки, отвечать за них и уж если совершил поступок, отказываться от него, менять его, это не по-мужски. Я неслучайно сказал, что когда я готовлюсь к решению, я думаю, мной овладевают сомнения, как любого человека и какие-то дискуссии, какие-то аргументы я воспринимаю. И я иногда могу поменять позицию. То есть я думал так, а меня переубедили, я немножко стал по-другому думать. Это нормально и я открыт к критике и к таким аргументам, но не к решениям. Я имею в виду, что решения принятые я уже не меняю.
И. ВОРОБЬЕВА – Бывают решения, например, государственного порядка, решения, от которых зависит жизнь и здоровье граждан. Которые потом кажутся вам может быть неправильными. Такое наверняка бывает, открываются новые обстоятельства или принятое решение в результате приводит к чему-то плохому. Вы как потом на это решение смотрите, может быть, сожалеете, вы уже сказали, что не жалеете. Извиняетесь или принимаете другое решение.
С. МИРОНОВ – Дело в том, что в политической сфере как законодателя у меня был случай, когда я осознанно участвовал в принятии решения, не я один принимал решение, но я участвовал и тогда я считал, что это правильно. Речь идет о монетизации льгот. Когда забыли про 2,5 миллиона вообще льготников. И когда нас убеждали и честно говоря, меня убедили в том, что зачем льготы на бумаге, которые не выполняются, давайте лучше вместо журавля в небе будем давать реальную, но жирную синицу в виде реальных денег. И мне казалась эта логика правильная. Я извинялся публично, я помню, даже делал в прямом эфире вашей радиостанции. За то, что я в числе других проголосовал в качестве члена Совета Федерации за это решение. Потому что я счел то решение неправильным, общее решение, в котором я тоже, это не то судьбоносное решение, когда ты сам принимаешь, а просто проголосовал. Потому что, кроме того, что там 2,5 миллиона человек забыли, оказалось, что люди не приняли эту монетизацию, но самое главное я до сих пор не могу понять, как сразу это в голову не пришло, я этого не увидел. Потому что я потом, общаясь с людьми, с пенсионерами, с ветеранами, со многими людьми уже пожившими, для которых эти льготы даже когда они были на бумаге, это было фактом признания их заслуг. И для них даже несуществующий моральный принцип был очень важен. И когда сказали, а никаких заслуг, вот деньги получите, до свидания. Они были очень обижены. И мы помним выступления. И тогда действительно я изменил свою позицию. Публично извинился. Потому что в том числе меня переубедила сама жизнь. Сами факты жизни. И в том числе позиция и пенсионеров и многих людей, которые оказались очень недовольны таким решением.
И. ВОРОБЬЕВА – Это было единственное, о чем вы можете вспомнить?
С. МИРОНОВ – Честно говоря, наверняка, что-нибудь было еще. Но это все-таки такой специфический вариант принятия решения, во-первых, всегда коллегиальное. Потому что это голосование всегда либо в ГД, либо в Совете Федерации, в ГД благо у нас сейчас фракция, фракция очень профессиональная. И у нас всегда идут по понедельникам заседания сначала совета фракции, потом фракция, мы спорим, до хрипоты ругаемся. Но потом принимаем то или иное решение, иногда очень демократичное для нашей фракции. Например, так называемое свободное голосование. Когда просто позиции пример 50 на 50, половина считает, что нужно голосовать за, половина против. Коллеги, давайте тогда свободное голосование. Не будем передавливать друг друга, убеждать. Поэтому это нормальная ситуация. И большего примера даже вспомнить пока не могу.
И. ВОРОБЬЕВА – А вот это коллегиальное принятие решения и соответственно коллегиальная ответственность это вы считаете правильным или все-таки депутаты, сенаторы должны чувствовать свою личную ответственность за принятое решение.
С. МИРОНОВ – Спасибо за ваш вопрос. Абсолютно убежден, что должна быть персональная ответственность во всем. В том числе за каждое голосование. Здесь мы возвращаемся к реалии сегодняшней жизни политической как изменение избирательного законодательства, к смешанной системе выборов. Мы всегда это приветствовали. Мы считали, что должны быть мажоритарники одномандатники и партийные списки, потому что в партийных списках немножко размывается эта персонификация. И персональная ответственность и люди, я это знаю на своем личном примере, я был два созыва депутатом законодательного собрания Санкт-Петербурга, люди привыкли, что у них есть свой депутат. Привязанный к территории. Живущий вместе с ними на территории. Знающий все их проблемы. И здесь я считаю, что персональная ответственность должна быть, которую нужно, в том числе реализовать в виде права на отзыв депутата. У нас сейчас нет, у нас нет императивного мандата, мы не можем из фракции исключить человека, которого уже из партии исключили. Он занимает депутатское место. Точно также люди, недовольные своим депутатом, в том числе избранного по мажоритарному округу, должны иметь право его отозвать. Здесь мне кажется, абсолютно четкая персональная ответственность депутата, в том числе за голосование должна быть.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А, кстати, про депутатов, которых исключают из партии, история с Гудковым, Пономаревым, получается, что вы принимаете решение, берете на себя ответственность за тех депутатов, которые получили голоса избирателей. То есть вы своим решением перечеркиваете голосование, когда люди пришли и сказали, что мы хотим этого депутата. Были очень неплохие результаты у «Справедливой России» тогда.
С. МИРОНОВ – Здесь нужно сказать одну простую вещь. Люди голосовали за депутатов из списка партии «Справедливая Россия». Многие ориентировались только на, допустим, верхнюю часть списка, общефедерального. Я возглавлял список, там была Оксана Дмитриева, были другие известные люди. И в основном большая часть голосов получена за программу партии, за идею партии, в какой-то части за тех, кого мы называем референтные лица. Либо лица партии. Известные. Или как обычно говорят медийные, раскрученные. В меньшей степени это касалось тех, кто возглавлял региональные списки, потому что там люди приходили, голосовали все-таки не конкретно за депутата, который возглавляет этот список, а они голосовали за партию. Поэтому я здесь не вижу этой проблемы, что мы перечеркиваем мнение избирателей. Коль скоро партия по своим спискам провела депутата, если партия рассталась с этим депутатом, если этот депутат наносит политический вред партии, не согласен с ее позицией, ну с какого перепуга ты тогда занимаешь место депутатское по партийному списку.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – То есть вы решаете за партию, а не за избирателя.
С. МИРОНОВ – Конечно. Мы решаем от имени партии. Потому что избиратели доверились партии. И они голосовали за то, что партия будет себя позиционировать таким-то образом. Мы в программе все изложили. И когда появляется человек, который идет вразрез с решениями, голосует совершенно по-другому, чем партия, занимает абсолютно перпендикулярную позицию, то получается, что он уже не соответствует тем обещаниям, с которыми мы шли в ГД. Мы считаем, что у нас должно быть право лишить его депутатского мандата. Это тот закон об императивном мандате, который мы сейчас разработали и внесли уже в очередной раз.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Если говорить в целом о вашем подходе к принятию решения, анализа ситуации, как-то это отличается в зависимости от того, где вы работаете. Законодательное собрание Санкт-Петербурга, Совет Федерации, ГД. Или избирательный штаб Владимира Путина.
С. МИРОНОВ – Я бы продолжил.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Или ваш собственный избирательный штаб.
С. МИРОНОВ – Или даже, например, просто принятие решения, которое касается только тебя, твоей личной жизни. Потому что это тоже очень важно, мне и в армии приходилось принимать непростые решения. И даже сам уход в армию. Я ушел из техникума, имея отсрочку. Я принял решение идти добровольцем, чтобы со своим созывом, призывом…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Созыв у вас в другом месте.
С. МИРОНОВ – Да, со своим призывом служить. Есть отличия. И я больше спозиционирую с тем, когда я принимал решения по своей личной жизни, с теми решениями, от которых уже зависят судьбы людей. Как минимум моих товарищей по партии, очень часто решения намного больше касаются людей. Чем больше я занимался политикой, или чем активнее я работал в органах госвласти, будь то Совет Федерации либо ГД, тем более тщательно я подходил к окончательному принятию решения. То есть взвешивал и оценивал, сверялся, перепроверял. Потому что одно дело, когда ты принимаешь решение по себе, я знаю, что жалеть ни о чем не буду, я принял решение, это будет касаться меня. Может быть, узкого круга моих близких и родных людей. А если отвечаю за партию, за несколько сот тысяч людей перед страной, перед избирателями, в конечном счете, не сочтите за высокие слова, фактически иногда перед историей. То я должен, конечно, взвешивать и понимать, что если я решение принял, я должен быть убежден, что оно для меня единственно приемлемое. Обратите внимание, я не говорю, что оно абсолютно верное. Потому что кому-то кажется, что те или иные мои решения неверные. Я говорю именно так, что для меня является очень важным критерием при принятии решения. Я принимаю решение то, которое я не могу не принять. То есть для меня это совершенно очевидно. Лучше я приму такое решение, пускай будет мне плохо, пускай будут какие-то кары, но не принять я его не могу. Потому что я тогда сам перед собой перед своей совестью не смогу дальше отвечать.
И. ВОРОБЬЕВА – Расскажите, как это происходит. Когда человек становится во власти депутатом, круг общения очень сильно меняется. Друзья, которые просто никакого отношения не имеют к власти, они же остались. Они к вам никогда не приходят со словами «ну что же вы в своей думе приняли такое».
С. МИРОНОВ – Хороший вопрос. Дело в том, что я горжусь тем, что и когда я работал в Совете Федерации, занимал третий пост в стране, ни сейчас я не потерял ни одного своего товарища, друга из прошлой жизни. Будь то друг детства. У меня был Анатолий Григорьев друг с детства, Толян мой дорогой. Он у меня сейчас и есть. Ни моих армейских друзей. Ни друзей однокурсников по институту. Ни моих одноклассников. У нас дружный класс 10-А, 410 школа. И я со всеми регулярно встречаюсь. И для меня всегда было очень важно именно, что я смотрю им в глаза и мне не стыдно. Они очень часто примерно в таком ключе и спрашивали: вы чего там вообще с ума посходили. Вы что там вообще себе думаете. Ну я объяснял, что думаю я. Но как правило эти вопросы возникали в связи с тем, что например, ГД и Совет Федерации принимают решения, а я им потом рассказываю, в Совете Федерации единственный голос был против мой. Серега, слава богу, хоть ты-то понимаешь, что это было неправильно. Поэтому для меня, во-первых, это очень важный критерий, в том числе при принятии любого решения, особенно в политике. Критерий, который заключается в одной простой вещи. Я не хочу, чтобы мне было стыдно смотреть в глаза своим детям, родным, друзьям, одноклассникам.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А если расширить круг тех, кто оценивает ваши поступки, решения. Если идет какая-то история типа, ну «Справедливая Россия», партия спойлер. Или Сергей Миронов в качестве кандидата в президенты тоже работает спойлером. Вас это заставляет как-то колебаться или сомневаться. Или наоборот вас подзадоривает, и вы хотите над этим посмеяться. Или не обращаете вообще на это внимание.
С. МИРОНОВ – На самом деле можно и совсем близкие примеры привести. Когда я публично заявляю ту или иную свою позицию как гражданина, я получаю в Интернете, в том числе на сайте вашей замечательной радиостанции такого мама не горюй.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Вы что, комментарии читаете?
С. МИРОНОВ – Конечно.
И. ВОРОБЬЕВА – На сайте «Эха»?
С. МИРОНОВ – Конечно, меня это бодрит. Дело в том, что я знаю, я спокойно к этому отношусь. Во-первых, люди, когда сидят в Интернете, не глядя и зная, что они никогда глаза в глаза не посмотрят и свои слова не повторят, пишут все, что хотят. И считают такие они крутые, могут на место поставить кого угодно. Я все это понимаю. И я абсолютно спокойно отношусь к тому, простите меня за выражение словесному поносу, который сейчас несется, и раньше несся и будет нестись. И для меня это абсолютно не имеет никакого значения. Это меня не бодрит, я абсолютно хладнокровно и спокойно к этому отношусь. Я вижу, что многие хотят меня вывести из себя, думая, что я сижу, больше мне делать нечего, я реально конечно никогда там не сижу, не читаю, но для понимания градуса я регулярно зайду 3-4-5 комментариев прочту, мне все понятно. И дальше мне не надо. У меня есть возможность получать обратную связь через мой сайт, который я сам всегда лично читаю. Там уже всегда идет конструктивный разговор. Даже если меня критикуют, там по крайней мере без мата и там пытаются аргументировать. Я с такими вступаю в полемику. И отвечаю. Мы начинаем спорить. Кстати за годы работы в политике у меня появилось много виртуальных друзей, которые были моими оппонентами, даже можно сказать врагами. Которые просто писали мне письма про то, что они меня ненавидят за те или иные решения. Потом я вступал с ними в диалог, потому что они кроме этой ненависти высказывали какие-то аргументы. Дело в том, что очень часто эта позиция заключается в том, вернее она обусловлена тем, что люди просто не информированы. В реальной моей позиции. Очень много испорченных телефонов и испорченной позиции отражения. И когда я высказываю, что же на самом деле я делаю и что исповедую, начинается совершенно другой разговор.
И. ВОРОБЬЕВА – А твиттер вы сами ведете?
С. МИРОНОВ – Да.
И. ВОРОБЬЕВА – И когда вы читаете то, что вам пишут в ответ на ваши заявления, вам тоже кажется, это скорее как вы это назвали, словесным поносом.
С. МИРОНОВ – Я считаю, во-первых, там очень много неадекватных людей. Но я всегда помню хорошее изречение: Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав. Если у человека нет никаких аргументов кроме оскорбления, я даже не считаю нужным обращать на это внимание. Тем более отвечать. Если человек даже если со мной не согласен. Но очень жестко, но в рамках приличия мне оппонирует и пытается аргументировано объяснить свою позицию, я такому отвечаю, мы вступаем в полемику, начинаем переписываться. Это абсолютно нормально. Но, к сожалению, таких сущностных комментариев либо даже претензий очень мало. Реально в последние недели примерно один из ста. 99 просто ненависть, очень часто неадекватность абсолютная. И абсолютно не воспринимается моя какая-то позиция.
И. ВОРОБЬЕВА – Я бы сказала, что вы разжигаете самостоятельно. У вас твиты, на которые трудно ответить что-то позитивное, на те слова, которые вы пишите в последнее время.
С. МИРОНОВ – Зато я пишу искренне.
И. ВОРОБЬЕВА – Я читаю вас в твиттере, лично я была среди тех, кто комментировал ваши сообщения про ситуацию на Украине. И я считаю, я написала, что беда, что вы написали.
С. МИРОНОВ – Это ваша точка зрения.
И. ВОРОБЬЕВА – Вы же кого-то читаете, реагируете. Я не зря спросила про ваших друзей, которые не имеют отношения к власти. Вы как-то опираетесь на точку зрения людей, которые вообще не во власти, никакого отношения к ней не имеют.
С. МИРОНОВ – Меня поддерживают все мои одноклассники, все мои коллеги, товарищи сто процентов. Вот в этом моя позиция. Более того, я получил от них слова поддержки, и даже слова благодарности за то, что я открыто, публично высказываю свою позицию.
И. ВОРОБЬЕВА – Я поняла.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Вернемся к решениям. Вы упомянули уход в армию, но подробно не рассказали. Почему, что случилось, сомневались ли вы долго или нет. И зачем вам это все было нужно.
С. МИРОНОВ – Это было одно из редких абсолютно спонтанных решений, потому что реально было сделано так.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – В ВДВ спонтанно?
С. МИРОНОВ – Абсолютно. Я займу две минуты. Я учился в техникуме, жил в Пушкине, пригород Ленинграда. И каждое утро ездил на лекции на улицу Толмачева, Индустриальный техникум. Где отделение по специальности геология. И 28 октября 1971 года в пасмурный противный день рано утром полвосьмого я ехал в электричке, а там всего 5 станций. И вот предпоследняя станция это Купчино, потом Воздухоплавательный парк. И следующая Ленинград. Витебский вокзал. И вот между Купчино и Воздухоплавательным парком я принял решение, что я встаю, выхожу, сажусь в электричку в обратном направлении, еду в Пушкин, иду в военкомат. И прошу, чтобы меня забрали в армию. Потому что дело в том, что летом накануне этих событий я первый раз побывал в экспедиции, мне это понравилось, я понял, что я безумно хочу получить специальность геолога, я хочу уже не в техникум, хочу в институт. Но мне все равно после техникума нужно будет служить. И я подумал, чего я буду ждать, если у меня абсолютно четкая цель. Ясны задачи. И необходимым условием, в том числе после армии есть определенные льготы для поступления в вуз, я подумал, чего я буду сидеть, ждать доучиваться, мне оставалось три года учиться. У меня отсрочка есть. И поэтому я принял решение и пришел к военкому. Кстати знаете, какой вопрос мне задал военком, причем лично принял мне. Он долго искал мое личное дело, потому что оно лежало в папках, где отсрочка. Я пришел, что я Миронов Сергей Михайлович, хочу в армию. А первый вопрос он задал: кого убил. Дело в том, что не так много видимо, добровольцев было, которые приходили из техникума, а потом просто была комиссия, и попадание в ВДВ, я пришел просто в армию. Просто комиссия посмотрела мое личное дело, я не прыгал с парашютом. Не был спортивного телосложения на тот момент, но увидели мою комсомольскую характеристику, я в школе был комсоргом, и мне предложили идти в ВДВ, и я не отказался. О чем не жалею. Как я уже говорил.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Это очень интересная история. Я напомню, сегодня в программе Сергей Миронов, председатель партии «Справедливая Россия», тот самый Сергей Миронов, который так хотел стать геологом, что ушел в армию. А чего там дальше получилось будем выяснять через несколько минут.
НОВОСТИ
И. ВОРОБЬЕВА – Продолжается программа «Разбор полета». Наш гость – председатель партии «Справедливая Россия» Сергей Миронов. Хорошо, вот вас определили в ВДВ, какое решение первое самое сложное или самое простое пришлось принимать?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – У нас было много программ и мы знаем, что в армии самостоятельность решения вещь довольно условная.
С. МИРОНОВ – Действительно пришлось принимать решения, и первое решение, которое принял буквально спустя двое суток, после того как прибыл в Гайжюнай, это в Литве, где была учебка. Решение, что я ни о чем не жалею. Потому что я расскажу короткую историю, реальная быль. Хотя выглядит как байка. Потому что после первой ночи, когда одели в обмундирование, к сожалению тельняшек не дали, беретов тем более, потому что был ноябрь. Ушанка, правда были эмблемки, парашютик с самолетиками. И утром рота подъем, ужас, вообще не понимаешь, где ты что ты. Гоняли на завтраки, пока была неразбериха, у одноэтажной казармы мы стояли, кто курил, я к тому времени курить уже бросил. Перед армией. И вдруг видим, другие солдаты, которые до нас уже служили, носят доски на плечах. А рядом стоят старослужащие, это кто полгода отслужил, в учебке отучились, уже крутые, у них шапки набекрень, тельняшки. И кто-то из нас спросил, а что там доски таскают. Они ждали этого вопроса. Ответ был такой: а, сегодня прыжковый день. Первый батальон прыгает, а второй гробы колотит. Дело в том, что я до похода в армию не то что с парашютом не прыгал, я на самолете никогда не летал. И естественно эти слова, сказанные обыденно, но как правда, произвели впечатление на меня. И не только на меня, потому что я видел ужас в глазах очень многих моих новых сослуживцев. И первая мысль была: боже мой, мама, куда я попал, что будет. Но вторая мысль была: стоп, прыгают же, я буду прыгать, авось пронесет. Потом я понял, что это была шутка и полная ерунда. Потому что ничего там особенно страшного нет, хотя были и трагические ситуации во время службы в армии. Поэтому первое решение было такое. А второе было прыгнуть. Потому что заставить себя шагнуть в эту открытую дверь на высоте 800 метров это не очень хорошо. Тем более на первом прыжке и когда прыгала моя рота, у меня распухла нога после дежурства в посудомоечном цехе, как называли музыкальный цех, потому что когда моешь тарелки алюминиевые, можно было ритм отбивать. И я не пошел на первый прыжок. А командир роты решил, а кто его знает, может, он специально себе ногу распух, и когда у всех был второй прыжок, меня посадили, там определенный порядок, по весу сажаются. Там 9 человек. Кукурузник Ан-2, и я должен был сидеть в самом конце. А меня посадили в пятом напротив этой двери. А за мной посадили самого высокого, тяжелого. Славу Поворотова, даже помню, как его зовут. Я еще удивился, почему за мной сидит, хотя должен быть первым. А ему ротный сказал, если там Миронов засомневается, ты его немножко подтолкни в одно место…
И. ВОРОБЬЕВА – Скажите честно, сами прыгнули или вас вытолкнули?
С. МИРОНОВ – Сам прыгнул. Дело в том, что там порядок такой, выпускающий офицер, дает команду и когда 4 по левому борту прыгнули, пятый я. Он поднимает руку, чтобы мне сказать, а я под рукой, потому что два страха. Первый – страх прыгнуть, а второй еще более страшный – струсить в глазах своих товарищей. И второй страх намного сильнее, поэтому я туда просто нырнул, выпрыгнул. Потому что счастье, когда после шума мотора раскрылся купол, я начинал орать, и ротный нужно отдать должное, он в снег приземлился хорошо, и он мне тут же на ватный мундир привинтил значок с единичкой, первый парашют и тут же сказал: хочешь второй раз. Потому что у всех второй, а у меня один. И тут же мы пошли, вернулись, и я в этот же день второй прыжок сделал. Это было очень хорошее решение.
И. ВОРОБЬЕВА – А насколько часто ваши решения в жизни схожи с прыжком с парашютом?
С. МИРОНОВ – Бывало так. Нечасто. Но бывало.
И. ВОРОБЬЕВА – То есть эти решения скорее личного характера?
С. МИРОНОВ – Как правило, личного характера. Но бывало, что это не столько личного, сколько общественного, когда нужно просто решаться.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – У меня вопрос про то, как из человека, который хотел заниматься геологией, вы превратились в человека, который занимается реально политикой. Это осознанное решение или стечение обстоятельств? С геологией в стране не очень было, а с политикой поперло.
С. МИРОНОВ – Это реальное стечение обстоятельств, виной всему крах Советского Союза. Дело в том, что вместе с крахом Советского Союза рухнула геология. Я к тому времени был старшим геофизиком, писал кандидатскую работу. У меня за спиной было 18 полевых сезонов. 18 экспедиций. Я полевик. Я мечтал стать геологом, я им стал, я любил свою профессию. Честно говоря, я думал о своем карьерном росте, для меня высшей ступенькой была мечта, что я стану начальником экспедиции. Я не мечтал ни о каком министерстве, ни о министре, потому что мне нужно было к земле быть, к полям, экспедициям поближе. И когда рухнул Советский Союз, рухнула геология, как отрасль и науки и экономики. Перестали финансировать, в экспедиции просто перестали ездить. А без экспедиций мне не нужно было. И мне пришлось поменять жизнь, я получил второе высшее образование экономическое, пошел работать в бизнес. Я не владельцем был денег, я был наемным работником. Исполнительный директор, как правило, директором работал всегда. Потому что организационные какие-то способности были всегда. Но мне это ужасно все не нравилось, потому что купи-продай это очень скучно, хотя платили очень хорошо. Но это было неинтересно. И потом я самостоятельно получил дополнительное даже не образование, сдал экзамен на право работы на рынке ценных бумаг и в 1993 году, это кстати речь идет об интуиции, с какого перепуга я вдруг, получаю нормальные деньги, работа не пыльная была, у меня в подчинении было человек 20, у меня была служебная машина, все замечательно. Но мне это было неинтересно, и я самостоятельно стал готовиться к сдаче экзамена на право работы на рынке ценных бумаг. Причем для этого уволился, и 4 месяца сидел дома. Готовился. Сдал на отлично. Получил аттестат на 5-миллионный Петербург за номером 215. И в день получения аттестата выходит указ президента Ельцина о том, что все инвестиционные фонды, чековые фонды имеют право работы на рынке ценных бумаг при условии, что в их руководстве есть хотя бы один человек с аттестатом Минфина. То есть я понимаю, что аттестат становится золотым. Собственно так и получилось. Потому что там нарасхват. Я дал объявление в газете бесплатных объявлений такого содержания: мужчина 40 лет, два высших образования, техническое и экономическое, с опытом работы в коммерческих структурах с аттестатом на право работы на рынке ценных бумаг номер 215. Я понял, что газеты поступают подписчикам полшестого утра, потому что первый звонок раздался полшестого утра. И весь день мне звонили. Тогда были такие компании, Брокер, чековый фонд Державный. Только что ни МММ, и все предлагали. Предложения были очень заманчивые. Называют сумму, превышающую мой оклад в 10 раз. Вы можете не ходить на работу. Им нужен был мой аттестат. А мне же хотелось работать. Профессионально, мне нравился рынок ценных бумаг. Это другая история. Одним словом, в той компании, в которой в конце концов я стал работать исполнительным директором, директору предложили поучаствовать в выборах в законодательное собрание Санкт-Петербурга. Он пришел ко мне, он сказал: Сергей Михайлович, давайте подберем из наших кадров кого-нибудь в депутаты. Я говорю: никого не надо подбирать, я сам пойду. Он очень удивился. Я никогда не был в КПСС, факт моей биографии. Я интересуюсь политикой, мне это интересно. Потом уже, будучи специалистом по ценным бумагам, я горжусь тем, что дважды сделал проспекты эмиссии, сначала акций, потом облигаций. И когда это делал, я понял, что законодательство, мягко говоря, написано не очень грамотными людьми. И я так ругался на всех депутатов любого уровня и федерального и на региональном, когда я сказал, он говорит, зачем ты пойдешь. Я пойду хотя бы законы писать нормальные. Что и получилось. Я в 1994 году был избран, и поменял судьбу таким образом. А потом оказалось, что эта работа, причем именно законодательная, кстати, в этом году в декабре будет 20 лет, как я занимаюсь законодательной работой.
И. ВОРОБЬЕВА – Прошло 20 лет, сейчас законодательство пишут грамотные люди или все также и осталось?
С. МИРОНОВ – Законодательство пишут конъюнктурно. Юридически пытаются обставить это довольно грамотно, но с точки зрения правды или правды жизни, я бы назвал именно слово «конъюнктурно». Потому что, во-первых, очень часто даже те законы, которые носят политический аспект, очень конъюнктурные. И я считаю, что законы должны работать десятилетия. Когда мы в любой закон, в том числе такие значимые законы в течение первого года работы вносим по 20-30 поправок, это говорит о том, что закон некачественный. Это лоскутное одеяло. Поэтому я могу самокритично сказать, что федеральное собрание сегодня работает мягко говоря не очень качественно и вижу в этом, вернее это следствие одной из главных причин. Подчиненности федерального собрания исполнительной этой власти, правительству. Сегодня в лице фракции большинства «Единая Россия» ГД находится в таком положении. Товарищ Медведев, господин Медведев…, что вы хотите, мы то и сделаем. Это не так должно быть. У нас по Конституции ветви самостоятельные, независимые, а по сути если нет положительного заключения правительства на закон, то ГД тут же говорит, мы отклоняем закон. Почему не поспорить с правительством. А для всех это уже истина в последней инстанции, если правительство дало отрицательное заключение. Хотя в законе, законодательстве написано, что должно быть заключение. А какое оно отрицательное или положительное, не имеет значения. ГД должна самостоятельно принять решение. Есть некий рефери это президент. Он либо подпишет закон, и поддержит, допустим, федеральное собрание. Либо нет. Но ГД идет на попятную и не принимает закон, если нет положительного заключения правительства. Поэтому я считаю, что мы работаем, мягко говоря, не очень качественно.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Но голосуете вы часто так же как «Единая Россия».
С. МИРОНОВ – Очень редко. Дело в том, что возьмите статистику реальную увидите, что…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Мы смотрим по резонансным законам, мы всегда просим, чтобы нам принесли выкладку по депутатам. Вот странная история, депутат считается героем уже за то, что не пришел в день голосования, когда рассматривали закон антисиротский. Не то что проголосовать против, да нет, что вы, просто не пришел, уже герой. Но мы, правда, смотрим, как голосуют депутаты. Это интересно очень.
С. МИРОНОВ – Я знаю, что это интересно. Так называемый закон Димы Яковлева, дело в том, что до этого, когда шла ратификация соглашения со Штатами об усыновлении, мы голосовали против. И в этой связи для нас эта позиция последовательная, нам было абсолютно все равно, что делает «Единая Россия». А вот когда «Единая Россия» протаскивала закон о митингах, мы голосовали против. Потому что абсолютно не согласны с таким ужесточением. Поэтому у нас своя позиция. То, что голосование совпадает, я могу ответственно сказать, это никогда не является следствием неких договоренностей, либо следования логики «Единой России». Мы исходим из своей логики. Если там бывают здравые законы, какие-то вносятся, почему бы их ни поддержать. Но в целом если проанализировать голосование, я думаю, вы это делали, голосование раскладывается, как правило, два на два. Фракция КПРФ, «Справедливая Россия» голосуют так, а фракция «Единая Россия», ЛДПР голосуют антагонистически.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Хочу успеть поговорить про президентские дела.
И. ВОРОБЬЕВА – Одну секунду про закон еще. Когда вы принимаете решение о голосовании за какое-то законодательство, вы как государственный человек принимаете решение, исходя из интересов государства или интересов людей, которых этот закон или решение касается. Только честно. Потому что ощущение, что это …
С. МИРОНОВ – Я исхожу все-таки из интересов людей, хотя иногда я осознанно и в данном случае я с большим удовольствием говорю «мы». Потому что действительно у нас коллегиальное решение, мы принимаем тот закон, который решает некую государственную задачу, и эти идеи не все граждане нашей страны разделяют. Такие случаи были, но это всегда делалось осознанно. Здесь горжусь тем, что у нас во фракции самая демократическая обстановка. Бывали ситуации, когда я оставался в меньшинстве и, тем не менее, если мы принимали решение о солидарном голосовании, я голосовал так, как фракция решила. Иногда наоборот, мы приняли одно решение, в данном случае у нас есть такая структура как совет фракции. Это как некий президиум. Вот мы приняли одно решение, а на фракции где все депутаты, идет такая битва, и мы вообще меняем решение. Причем не то что варианты как я говорил свободные, что давайте кто так, кто так, а именно просто наоборот, мы на совете фракции решили, что будем против голосовать, а здесь решили, что за или наоборот. Поэтому конечно руководствуемся, прежде всего, интересами людей. И все, что касается особенно социальных законов, экономических, здесь у нас всегда приоритет это интересы гражданина, человека, а не государства.
И. ВОРОБЬЕВА – Как вы понимаете, что люди пострадают после этого закона? С ними общаетесь, опросы делаете.
С. МИРОНОВ – Общаемся. Дело в том, что во-первых, я получаю каждый день почту, у меня мой сайт Миронов.ру, туда приходит несколько десятков писем каждый день. И все знают, что я реально читаю все сам и сам отвечаю. И там просто реальная оценка, реальные советы, аргументы, что очень важно для меня. Более того, некоторые мои законодательные инициативы, где автор я, на самом деле следствие идей, которые мне прислали люди. Это раз. Два – я на Моховой веду каждый месяц большой прием избирателей как депутат. Просто как обычный депутат. Я встречаюсь людьми, и вообще мы открыты для таких дискуссий. И более того, каждый депутат из нашей фракции он же из конкретного региона, он туда едет в регион, и мы обмениваемся, коллеги, просто все только говорят об одном. По капремонту домов была проблема, по лицензированию управляющих компаний. И люди понимают, что их обманывают. Они требуют, чтобы мы принимали другое решение. Поэтому для нас это очень важно и у нас есть обратная связь и если я утверждаю, что в том числе с трибуны ГД часто выхожу, агитируя против, допустим, закона. И я прямо апеллирую, говорю, господа «единороссы», вы же знаете, что ваши избиратели наверняка, не может быть так, что к нам обращаются люди, а «Единая Россия» говорит, вряд ли мы поддержим. Так не бывает. Я знаю, что к ним приходит такая же почта. Другое дело, что они ее отодвигают, потому что команда сверху принимать этот закон и все.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Тогда вернемся, наверное, к команде сверху. Как так получилось, что вы работали в избирательном штабе Владимира Путина и насколько там решения были для вас нестандартные. Потому что это уже политтехнология.
С. МИРОНОВ – Это было в 2000 году, второй был созыв, я был заместителем председателя заксобрания. У меня в Санкт-Петербурге есть мой друг очень хороший, ректор Горного института Владимир Литвиненко. Он в свою очередь говорит, я тоже с Владимиром Путиным был хорошо знаком. С 1994 года. И когда наступили выборы, губернатором был Яковлев, и все ждали, что начальником штаба в Санкт-Петербургу назначат кого-то из Смольного. А Владимир Путин неожиданно для всех принимает решение назначить начальником штаба Литвиненко. И Владимир Стефанович вызывает меня и говорит, Сергей, иди ко мне первым замом. А дело в том, что в 1998 году были выборы второго созыва в заксобрание, а я был в оппозиции к Яковлеву. Тогда были только мажоритарные округа. Не было партий. И Яковлев дал задание, чтобы сделать все, чтобы Миронова не было. Кстати впервые против меня были применены технологии однофамильцев. Было два Мироновых в бюллетене. Причем оба стояли выше меня. Был такой Дмитрий Запольский, помню, тележурналист, который выступал в прямом эфире, видимо, подражал Невзорову, у него было 10 минут, бабушки его безумно любили, потому что в конце передачи он улыбался и говорил с придыханием: я вас люблю.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – У вас неплохо получается. Тренировались?
С. МИРОНОВ – Он каждый день на протяжении двух лет не помню, на каком канале этот ужас можно было видеть. А так как он всегда критиковал, в том числе меня, я вынужден был смотреть, чтобы знать противника. Одним словом ничего не помогло, я получил лучший результат в городе, 70%. И Владимир Стефанович тоже знал, я причем сам был себе начальником штаба. И поэтому он меня пригласил и поэтому я был в штабе. Кстати я когда-нибудь напишу об этом отдельно, там была гениальная интрига. Дело в том, что Смольный в лице Яковлева и его команды просто были вне себя, как так, почему не они, почему им не доверили. Был сбор подписей в пользу кандидата в президенты. Эти подписи нужно было вести в Москву на Якиманку. Была целая операция. Дело в том, что параллельно собирали подписи в Смольный, были уверены, что мы привезем плохие некачественные подписи. И когда я привез подписи, там какой-то ажиотаж в штабе, оказывается, до нас за два часа привезли ящики с подписями и сказали, сейчас привезут из штаба Литвиненко, но там полная туфта. Поэтому вы их пошлите подальше, а вот мы подписи собрали. А у нас оказалась не туфта, одним словом мы вошли в пятерку всех регионов по качеству подписей. Потому что я тоже за это отвечал. Но это долгая история. Таким образом, я был первым заместителем и кстати сколько приезжало комиссий из Москвы, я потом только узнал. Потому что из Смольного жаловались на то, что там все вообще полные идиоты, они завалят работу. И тут же приезжали гонцы из штаба московского, а я даже об этом не знал. Их принимал Владимир Стефанович. Позволял мне работать спокойно, ни на что не обращать внимания. Так что вот так.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Когда вы сами решили баллотироваться в президенты, первый и второй раз.
С. МИРОНОВ – Первый раз был осознанный выбор. Я понимал и более того, я знал, какой был сценарий. Он был очень простой. Помните исчезновение Рыбкина таинственное. Сценарий был, что должен был остаться один кандидат – Путин. И выборы не должны были состояться. Я сам пришел к Владимиру Владимировичу и предложил, что давайте я пойду. Он сказал, ты понимаешь, что ты сейчас огребешь. Я говорю, все понимаю. Ну давай.
И. ВОРОБЬЕВА – А зачем?
С. МИРОНОВ – Я хотел, чтобы выборы были.
И. ВОРОБЬЕВА – Вы хотели, чтобы Путин был президентом.
С. МИРОНОВ – Да, я хотел, чтобы выборы состоялись, чтобы Путин был переизбран. Дело в том, что когда я получил свои почетные по-моему 7% голосов, я не скрываю, в тот день, когда пошел на избирательные участки, я голосовал за Путина сам.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А второй раз?
С. МИРОНОВ – Это уже была другая история.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Это уже было не для Путина.
С. МИРОНОВ – Это было для партии.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Человек самопожертвование просто.
С. МИРОНОВ – Я реалист, я понимал, что будет. Но мне нужно было дать дополнительный импульс для партии. Потому что после выборов в декабре 2011 года, где мы очень улучшили результат, хотелось дальше продвижения, по крайней мере, использовать трибуну для продвижения наших идей. Получилось то, что получилось. Мы с вами это знаем. И в начале нашей передачи как говорили, ни о чем не жалеем.
И. ВОРОБЬЕВА – Поделитесь, пожалуйста, как вы принимаете решения. Это как раз по команду сверху, а может быть, и нет. То есть какое-то время происходит некий информационный вакуум, потом внезапно в один и тот же день все лидеры фракций высказываются на одну и ту же тему. Или, например, на тему Украины, как это было недавно. Все в один день на всех телевизорах, радиостанциях, везде. Как это происходит, вам звонят и говорят, сегодня мы говорим про Украину.
С. МИРОНОВ – Нет, не так. Тут есть интересный момент. Именно звонят из телеканалов, говорят, мы хотим взять у вас интервью на такую-то тему. Дело в том, что они прекрасно знают, что я скажу. То, что это в один день просто работа соответствующих…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Звонят не Сергею Михайловичу, а телеканалам. Что ты не понимаешь, Ира.
И. ВОРОБЬЕВА – Я спросила, как это происходит.
С. МИРОНОВ – Милые дамы, я хочу сказать одну вещь. Во-первых, спасибо вам, пока не забыл сказать, что меня пригласили. Дело в том, что если понаблюдаете, мягко говоря, я не избалован вниманием федеральной прессы. В том числе телевидения и радио. Я же вижу, какие эфиры имеет Жириновский, я уж не говорю про всех «единороссов» и так далее. И в этой связи, если меня приглашают в прямой эфир или хотят сделать запись, я никогда не отказываюсь. Если вы хотите услышать, что мне кто-то позвонил, Сергей Михайлович, ты скажи вот то-то. Никто никогда мне не звонил, и звонить не будет. Я говорю то, что думаю и отвечаю за свои слова. Другое дело, что моя позиция известна. И они знают, что сейчас предложат мне выступить, допустим, по Украине, они знают мою позицию, знают, что я скажу.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Последний вопрос. Традиционный. Над каким решением вы сомневаетесь сейчас?
С. МИРОНОВ – Хороший вопрос. Я сейчас как раз не сомневаюсь, а просто серьезно думаю, что нам нужно будет делать дальше с нашей братской Украиной.
И. ВОРОБЬЕВА – И тут я опять открываю твиттер Сергея Миронова, и мне становится страшно.
С. МИРОНОВ – Не бойтесь. Все будет хорошо.
И. ВОРОБЬЕВА – Мне страшно за людей.
С. МИРОНОВ – Я вам могу сказать, что я знаю, что все будет хорошо. И крови будет намного меньше.
И. ВОРОБЬЕВА – Ну что же, будем посмотреть. Спасибо большое. Программа «Разбор полета». Лидер партии «Справедливая Россия» Сергей Миронов был у нас в программе.
С. МИРОНОВ – Спасибо. До свидания.
Источник: "Эхо Москвы" (Москва). - 12.05.2014
