31 октября 2009
— Сергей Михайлович, в настоящее время серьезное внимание стало уделяться борьбе с коррупцией. Регулярно появляются сообщения о выявлении коррупционеров в правоохранительных органах. Как Вы полагаете, возможно ли выстроить эффективную борьбу с коррупцией при существующей системе охраны правопорядка? Или для этого потребуется кардинальное изменение всей структуры и принципов работы таких органов?
– Президент России Дмитрий Анатольевич Медведев недавно опубликовал статью, в которой выразил свою позицию по этому вопросу: другой милиции и других милиционеров у нас не будет. В связи с этим я считаю, что, во-первых, это возможно, а во-вторых, необходимо выстроить эффективную систему противодействия коррупции с теми структурами, с той прокуратурой, стой милицией, с теми сотрудниками ФСБ, с теми чиновниками, которые есть сейчас. Но для этого после такого громкого и ясного А, которое сказал наш Президент, я как законодатель считаю, что нужно говорить Б, В и т.д.
Постараюсь объяснить, что именно я имею в виду. Например, существует норма, которая обязывает чиновника подавать декларацию о доходах на себя, на супруга и почему-то на несовершеннолетнего ребенка. Она, как мне представляется, должна быть дополнена нормой о том, что такую декларацию должны подавать все ближайшие родственники чиновника — мать, отец, братья, сестры и совершеннолетние дети.
Также необходимо самым активным образом возвращать институт конфискации имущества в Уголовный кодекс.
Я считаю, что за коррупционные действия помимо очень значительного реального (а не условного) срока наказания обязательно должна быть введена конфискация имущества.
Понимаю, что говорю очень радикальные вещи, может быть, звучащие странно из уст юриста, выпускника юрфака СПбГУ, но конфискация должна касаться не только коррупционера, но и всех его ближайших родственников. Мы должны создать «обратную круговую поруку», чтобы семья, делегирующая своего представителя в органы государственной власти, несла за него ответственность и давала наказ — работай честно, работай за зарплату (явно не самую маленькую в нашей стране!), но имей в виду, что если «шаг влево, шаг вправо», то все незаконно нажитое отнимут и у тебя, и у нас.
Умнее, вернее и рациональнее метода «кнута и пряника» для достижения любых целей с начала человеческой цивилизации никто не придумал. Должен быть «пряник» — это престиж, выраженный в том числе и в достойной оплате работы на государственной службе, и определенный социальный пакет. И в то же время должен быть очень жесткий «кнут»: шаг влево или вправо — тюрьма и конфискация имущества, а также обязательный запрет после этого осуждения занимать какую-либо должность, даже самую незначительную, в органах государственной власти. Эти способы борьбы с коррупцией, я полагаю, вполне осуществимы.
— Каким Вы видите механизм проверки законопроектов на коррупциогенность? Планируется ли создание в Совете Федерации специального комитета или подразделения, которое могло бы заниматься такой экспертизой?
— Не так давно мы избрали нового заместителя Председателя Совета Федерации — это Юрий Леонидович Воробьев, Герой России, в прошлом — первый заместитель министра по чрезвычайным ситуациям. Эта должность введена дополнительно именно для того, чтобы один из заместителей Председателя курировал всю законодательную работу по противодействию коррупции. У нас уже составлен план такой работы, мы разрабатываем методологию проверки на коррупциогенность тех или иных законов и вообще любых нормативных актов.
Прежде всего, как только я вижу в любом законе норму, которая отсылает к другому закону, а тем более к акту, издаваемому тем или иным органом исполнительной власти, то здесь, образно говоря, нужно включать красный сигнал и сирену: «Опасно! Коррупция!» Потому что закон должен быть исчерпывающим, прямого действия, и у чиновника никогда не должно быть никаких вариантов — поступить так или эдак, сделать это-сегодня или завтра. Когда такая возможность появляется, к сожалению, появляется и искус.
А многие просто это используют, чтобы сказать просителю или человеку, который ждет решения того или иного вопроса: «Вас много, а я один. Я могу это сделать через год, а могу завтра. Могу сделать красиво, а могу как всегда».
Поэтому при анализе на коррупциогенность надо смотреть, какие нормы закона могут привести, даже в отсутствие отсылочных норм, к неоднозначному толкованию, наделению чрезмерными полномочиями и слишком большим люфтом в вариантах принятия решения тех или иных госструктур или чиновников. Иногда нормы гипотетически могут создавать предпосылки для возникновения коррупции даже за счет действий не чиновников, а каких-то третьих лиц. Например, как только было установлено, что на основании ЕГЭ льготами при зачислении пользуется определенная категория граждан, вдруг образовалось огромное количество инвалидов, льготников, и легко можно предположить, что многие из них получили заветные-справки небескорыстно. То есть данная норма закона явно способствует возникновению коррупции. Поэтому анализ должен быть многогранным, многофакторным.
— На сайтах арбитражных судов по инициативе Председателя ВАС РФ Антона Александровича Иванова публикуются обращения граждан, поступающие на имя председателя суда и содержащие просьбы «взять на особый контроль», «обратить внимание» на конкретные дела. Определенная часть таких обращений написана представителями российского парламента. Планируете ли Вы как Председатель Совета Федерации предпринимать какие-либо меры в том случае, если подобные обращения будут поступать в суды от сенаторов?
— Безусловно, если мне станет известно о чем-то подобном, то как минимум произойдет серьезный принципиальный разговор, который начнется с вопросов «Зачем Вы это сделали?» и «Чем руководствовались, когда вольно или невольно оказывали давление на суд?».
Честно говоря, когда я узнал, что Антон Александрович принял такое решение, я мысленно зааплодировал. Он очень просто сказал: все письма, которые будут поступать в мой адрес, будут вывешиваться на моем сайте. Я нисколько не сомневаюсь, что количество писем уменьшилось в разы. Но самое интересное, что этим он оказал огромную услугу многим чиновникам, потому что, если ко мне кто-то обращается с просьбой подписать какое-то подобное письмо, я говорю, что этого делать не буду: мне ведь не нужно, чтобы оно висело в Интернете и были основания полагать, что раз Миронов обращается по поводу такой-то фирмы, значит, он в чем-то заинтересован. Я никогда не подписывал таких писем, а сейчас, не сомневаюсь, и у многих моих коллег появилась возможность или повод отказывать просителям. Я считаю, что это очень хорошее и правильное начинание.
— Как Вы относитесь к идее создания «цитаделей правосудия» и изменению территориальной подсудности по делам террористического и экстремистского характера?
— Отношусь прагматично. Не от хорошей жизни мы вынуждены идти на такой шаг. Наверняка читателям журнала известен факт, что в том же Беслане, где были захвачены заложники в начале сентября 2004 года, несколько террористов были потом привлечены к суду, но по решению присяжных заседателей отпущены из зала суда и продолжили свое кровавое дело. В этой связи я полагаю, что, наверное, это некая экзотика с точки зрения общего понимания права и судебной практики, но в настоящий момент это вынужденная мера, и я ее поддерживаю.
— Вы считаете, что это временная мера?
— Хотя у нас есть пословица «Нет ничего более постоянного, чем временное», на самом деле я бы считал возможным и необходимым рассматривать это именно как временную меру.
— Категории дел, подведомственных суду присяжных, продолжают сокращаться. Как Вы полагаете, оправдало ли себя возрождение подобного института в российской судебной системе?
— Безусловно, он себя оправдал. Мы помним даже не только из работ таких выдающихся юристов, как А.Ф. Кони, но и из совершенно других источников, какие примеры гражданской позиции являли суды присяжных в нашей стране до революции. Безусловно, этот институт нужен и очень важен.
Право обвиняемого по определенным статьям требовать рассмотрения дела с участием суда присяжных заседателей защищает право человека на жизнь, свободу перемещения и право на защиту в суде.
Те вынужденные решения, которые принимаются присяжными в некоторых наших республиках по отдельным делам, касающимся террористической деятельности, бандитизма, заставляют вносить поправки для изменения подсудности, чтобы такие дела рассматривались в других регионах, и не обязательно только в Москве и Петербурге. Когда мы видим, что в некоторых субъектах Федерации чуть ли не каждый день убивают милиционеров, прокуроров, представителей власти, то вполне естественно, что суд присяжных там будет неэффективен — люди просто боятся быть присяжными, боятся выносить справедливые и правильные приговоры.
— Как Вы считаете, могут ли в социуме наступить такие изменения, что в России понадобится отмена моратория на смертную казнь?
Это будет очень трудно сделать в обозримом будущем. Люди не понимают, почему нелюди, изверги, которые покусились на святое — на жизнь человека, должны жить? Я как принципиальный противник смертной казни понимаю, что мое мнение, мягко говоря, непопулярно, но я всегда добавляю одну простую вещь.
Я считаю, что те статьи УК РФ, которыми еще предусмотрена смертная казнь, должны быть изменены — за предусмотренные ими преступления человек должен наказываться лишением свободы пожизненно без права помилования и досрочного освобождения. Причем отбывать наказание он должен в тюрьме строгого режима, а не в лагере или колонии.
Почему я считаю, что в нашей стране смертная казнь не должна применяться? Главное — это даже не часто приводимое общефилософское утверждение о том, что не нами дано и не нам отнимать, а то, что у нас очень часто были и есть сегодня судебные ошибки. Казнить человека, который признал вину, который раскаялся, а потом выяснить, что он сделал эти признания под нажимом, и спустя некоторое время найти истинных убийц… Если же он сидит в камере как осужденный, а потом будет выяснено, что он невиновен, то, конечно, никто не вернет ему потраченные годы, но по крайней мере человек не будет лишен жизни. Эффективна будет именно мера пожизненного заключения без права помилования и досрочного освобождения.
— Законодательство в настоящее время меняется весьма быстро, при этом нередки случаи, когда вносятся изменения в только что принятые и не успевшие вступить в силу нормативные акты. Как Вы считаете, чем вызвана такая ситуация? В одном интервью Вы сказали, что сделать качественный закон — это очень сложная работа. Что для этого нужно?
— Прежде всего нужен план законотворческой работы, мы давно об этом говорим. Мы в Совете Федерации уже несколько лет готовим ежегодный доклад о состоянии законодательства в России. И в этих докладах (а их уже было пять) мы повторяем одну и ту же идею — необходимо переходить к плановой законотворческой работе. Чтобы всегда существовал план на год, на 3, на 5, на 10 лет. К сожалению, то, о чем вы говорите, — это наши реалии. Ведь еще только закон дошел до Совета Федерации, мы его еще не утвердили, а в него уже готовятся поправки, потом вносится поправка к поправке! К сожалению, тот законодательный конвейер, в котором работает Государственная Дума, зачастую не позволяет рассмотреть закон со всех сторон, посмотреть, нет ли внутренних противоречий, не противоречит ли он другим законам. У Совета Федерации такое время есть. Еще Жорж Клемансо говорил, что сенат — это время на размышление, и мы по максимуму используем эту возможность. Теперь на стадии внесения закона мы тут же даем со стороны профильного комитета заключение на его концепцию, и если Дума соглашается скорректировать ее, то дальше законопроект движется с понятной и принятой нами концепцией. Если же Дума ее не меняет, то мы честно предупреждаем, что, даже если они примут те или иные поправки, Совет Федерации скорее всего наложит вето на этот закон. Поскольку сейчас мы работаем с законопроектом с самого начала, то, когда он доходит до Совета Федерации, он прекрасно нам известен, мы знаем его плюсы и минусы и поэтому осознанно, не торопясь, принимаем то или иное решение.
Лоскутность, попытки поправками править тот или иной закон вместо того, чтобы взять и не торопясь подготовить новую редакцию, — это следствие не очень организованной работы, в том числе по цепочке Правительство — Дума — Совет Федерации.
Очень сложные, противоречивые законопроекты, которые готовит Правительство, — а ведь внутри него идет лоббирование (в хорошем смысле) тех или иных позиций, — поступают в Думу, и через депутатов Думы опять начинается лоббирование поправок. А потом уже закон в этом виде — некоторые поправки сняли, что-то привнесли, — поступает к нам на рассмотрение. Тут кто-то, допустим, министерство, по мнению которого в законе неправильно что-то сделано, подготовило поправку, добилось ее принятия к рассмотрению, а другой субъект законодательной инициативы, увидев эту поправку, добавляет еще одну, и т.д.
Если мы посмотрим на процентное соотношение ставших законами законодательных инициатив, которые были внесены Правительством, депутатами Думы, Президентом, субъектами Федерации, Советом Федерации, то на первом месте со значительным отрывом будут законопроекты, инициированные Правительством. На всякий случай я напомню положение Конституции о том, что у нас ветви власти самостоятельны и
независимы друг от друга, и исполнительная власть должна исполнять законы, а законодательная — их писать. На практике же получается достаточно интересная картина. Исполнительная власть в лице Правительства сама готовит законы, успешно используя фракцию большинства, проводит их через Думу, потом сама же их исполняет. В период укрепления вертикали власти, когда после 1990-х годов у нас было такое лоскутное правовое поле, нужно было оперативно исправлять ситуацию, и, видимо, такая большая законотворческая работа Правительства была оправдана. Сейчас мы считаем, что в основном законы должны готовиться в Федеральном Собрании и региональных парламентах. Но было бы еще лучше, если бы весь законотворческий процесс основывался на планировании законотворческой и государственной работы. Государственно-законотворческий план должен утверждаться точно так же, как те или иные бюджетные послания. Пока это наши надежды, предложения. Реалии же таковы, что сейчас законотворческий процесс получается очень дерганым, очень часто мы вносим поправки в законы.
— Какими качествами, по Вашему мнению, должен обладать парламентарий? Нужны ли ему специаль ные юридические познания?
— Есть такое понятие — условие необходимое, но недостаточное. Я бы сказал, что юридические знания, во-первых, недостаточны, а, во-вторых, в конечном итоге необязательны. Почему? Дело в том, что в палате Совета Федерации работают люди с разным образованием и самым разным жизненным опытом. У нас есть бывший Председатель Правительства Н.И. Рыжков, есть бывший первый вице-премьер В.А. Густов, бывшие министры самых разных направлений — от силовиков до экономического блока. Есть бывшие губернаторы, есть бывшие председатели законодательных собраний, определенная прослойка бизнесменов, есть юристы (около 40 человек), много экономистов — и каждый привносит что-то свое. Допустим, специалист в нефтехимии, как, например, В.К. Гусев, когда рассматриваются специализированные законы или регламенты, — как рыба в воде, понимает всю терминологию, специфику. Если речь идет о финансах, то у нас есть Е.В. Бушмин, много других специалистов. Когда к нам пришел В.А. Попов, адмирал флота, бывший командующий Северным флотом, то по его предложению и идее мы создали Комиссию по национальной морской политике, и эта Комиссия, как ни парадоксально, оказалась единственным органом федеральной власти, пускай законодательной, которая координировала многочисленные, порой противоречивые интересы и деятельность гражданского, военно-морского флота, гидрогеологии, гидрографии, портового, рыбного хозяйств. Все они занимались каждый своим направлением, и не было площадки, на которой они могли бы согласовывать свои позиции. Теперь эта Комиссия очень авторитетна, ее можно назвать третейским судом: взгляды на те или иные предложения спокойно и объективно рассматриваются с очень широким представительством, гласно, публично. Таких примеров масса.
Кроме того, парламентарий должен всегда помнить, что он не только власть законодательная, но и представительная: он представляет избирателей, народ. Поэтому обязательным условием для него являются встречи с избирателями, отчеты перед ними. Это еще одно важное требование к члену парламента помимо того, что он должен быть профи как законодатель.
— Государственная Дума часто подвергается критике за то, что депутаты с помощью технических средств голосуют за своих отсутствующих коллег, а отдельные законодатели практически не появляются на заседаниях. Имеют ли место подобные явления в Совете Федерации и если имеют, то как с ними борются?
— В Совете Федерации дело обстоит лучше по одной простой причине — потому что нас меньше, не 450 человек, а 186. Мы ввели в свой регламент норму о том, что каждый голосует только за себя, у нас нет так называемой игры на рояле — когда бегают и голосуют за других. Как правило, все воспитаны так, что если по какой-то причине нужно уехать в командировку или куда-то вызвали, то человек, уходя, вынимает ключ. Я семь лет председательствую, за это время никак не больше десяти раз кто-то писал заявление: «Прошу считать мой голос…» Кто-то неправильно нажал кнопку, ошибся, — это буквально эпизодические случаи. В конце заседания, когда играет гимн и мои коллеги встают, я иногда вижу, что ряды поредели, но не так заметно, как это часто бывает в Госдуме, где не то что ряды редеют, а в целых секторах сидит по 2—3 депутата. Мои коллеги всегда стараются работать до конца пленарного заседания.
Источник: "Закон" (Москва).-10.2009.-№10
