16 января 2006
“Проекты тогда станут национальными, когда на всех их стадиях будет участвовать гражданское общество… Россия не раз демонстрировала, что интеллектуальный потенциал общества выше, чем у властей предержащих”, – считает спикер Совета Федерации Сергей Миронов
Национальные проекты следует продвигать не сверху, а снизу, членов верхней палаты парламента – избирать, следующий президент должен стать преемником Владимира Путина по сути, но не по форме его представления обществу. Это далеко не все идеи, которые высказал председатель Совета Федерации Сергей Миронов, посетивший в канун Нового года редакцию “Итогов”.
– Сергей Михайлович, пожалуй, наиболее заметное событие уходящего года – появление национальных проектов. Это значит, что у нас появилась долгожданная национальная идея или просто очередной политический лозунг, как удвоение ВВП?
– На национальную идею это не тянет. Да и предыдущий лозунг – удвоение ВВП – вне всяких сомнений, программный лозунг, который просто заболтали. Вместо результата или по крайней мере попыток его достичь правительство третий год обсуждает вопрос: а возможно ли в принципе удвоение ВВП? Ни плана, ни уж тем более конкретных действий нет и в помине. Теперь о национальных проектах. Здесь главное – прилагательное “национальные”. Иными словами, интересующие нацию. Что заботит людей? Например, доступное жилье. Сделать доступным жилье – прекрасная идея. Но что мы имеем? Строится 40 миллионов квадратных метров жилья, а потребность – восемьдесят. Министр регионального развития Владимир Яковлев говорит: “Цемента нет даже на 40 миллионов”. Это с одной стороны. С другой, мы направляем средства из бюджета в ипотеку.Что сделают строительные фирмы?
– Поднимут цены.
– Правильно, поднимут цены как минимум в два раза… Я рад, что национальные проекты будет курировать первый вице-премьер Дмитрий Медведев. Я хорошо его знаю: раз он сказал, что спать никому не даст, пока не сделает дело, так и будет. Программы будут реализованы. Вот только каким образом? Понятие “национальный” по этимологии своей означает, что народ в едином порыве понимает, что у него есть некая идея, проект. Сейчас даже в правительстве не все еще осознают объем и уровень задачи, и уж тем более свое место в ее реализации. Что уж говорить о народе? Мне кажется, правильнее было бы идти не сверху, как мы привыкли, а снизу: проекты тогда станут национальными, когда на всех их стадиях будет участвовать гражданское общество. Но не в виде политических партий, а в виде общественных организаций. Надеюсь, что и Общественная палата не останется в стороне.
– Вы обществу отводите контролирующую функцию?
– И контролирующую, и генерирующую. Россия не раз демонстрировала, что интеллектуальный потенциал общества выше, чем у властей предержащих. Это особенно заметно при решении нестандартных задач, выходящих за рамки привычных для чиновников схем. А то последние годы только и слышим, какие у нас беспрецедентные золотовалютные резервы, какой большой стабфонд, мол, денег девать некуда. Естественно, граждане задаются вопросом: а нам-то когда перепадет “кусочек пирога”? То, что экономика развивается и закрома родины полны, – хорошо, но когда рядовой гражданин почувствует последствия этого экономического великолепия на себе? Президент пообещал, что средства дойдут до людей. Для начала выбрали здравоохранение, повышаем зарплаты первичному звену. Потом за одно звено можно будет вытянуть всю цепочку. Теперь задача, чтобы это не заболтали, чтобы появились реальные проекты. Партия жизни, например, предлагает другой проект: защита здоровья школьников.
– Ваша точка зрения на судьбу стабфонда. Если его следует распечатать, то как? В Саудовской Аравии, например, новорожденному кладут какие-то деньги на счет. При такой схеме люди сами решают свои социальные проблемы, над которыми у нас ломает голову государство, – жилье, образование, пенсии…
– Вы сейчас пересказали один из пунктов программы Партии жизни – Фонд будущих поколений. Суть его состоит в том, чтобы на счет новорожденного государство перечисляло 300 тысяч рублей, которые он сможет получить при достижении 18-летнего возраста при условии, что будет несудим. С учетом процента по инфляции плюс банковского процента эта сумма как минимум удвоится. При этом средства не попадут на рынок и не смогут его перегреть. А что мы сейчас имеем? Из-за страха перед “голландской болезнью” съедается весь эффект от обладания энергоресурсами. А на мой взгляд, причина иная: неумение рулить денежной массой и экономикой, когда денег непривычно много. Это страх брать на себя ответственность, определяться с приоритетами. Оказалось, что это непросто – заявить, что миллиарды долларов, например, пойдут на модернизацию авиапрома. Ведь в случае неудачи придется отвечать. Кстати, если на деньги стабфонда мы будем закупать оборудование и технологии за рубежом, то роста инфляции не будет. В общем, я принадлежу к сторонникам распечатывания Стабилизационного фонда, направления средств в инфраструктурные проекты. Да, мы подогрели бы инфляцию, но не сильно. В конце концов, небольшой нагрев все же лучше, чем охранять, как скупой рыцарь, сундук с деньгами.
– Следствием воплощения идеи Фонда будущих поколений наверняка будет повышение рождаемости.
– Даже если мы простимулируем рождаемость материально, у нас она все равно не увеличится. По заданию Партии жизни социологи проводили исследование на протяжении полутора лет. Женщинам детородного возраста разных национальностей и социальных групп был задан вопрос: сколько детей вы бы имели, если бы в вашей семье были решены все материальные проблемы, включая жилищные? После подсчета получилось, что в среднем 1, 9 ребенка. То есть мы недотянули даже до воспроизводства! И за счет мигрантов мы не решим демографическую проблему, разве что получим головную боль – пример Франции это доказал наглядно. А что касается фонда, то, если умножить 300 тысяч на полтора миллиона новорожденных в год, получится, что мы потратим на эту затею большую часть стабфонда. Много? Но ведь нужно делать хоть что-то, а если мы и дальше будем ждать, то к 2080 году останется 42 миллиона россиян.
– Совет федерации претерпел кардинальные изменения: изрядная доля сенаторов – это представители крупного бизнеса, уроженцы крупных городов…
– Это расхожее мнение. Кое-кто даже говорит, что сенаторов, выходцев из представляемых ими регионов, осталось не более 10 процентов. На самом же деле цифры таковы: из 178 членов СФ лишь 78 представляют регионы, не являясь выходцами из этих мест. То есть большая часть – уроженцы своих субъектов Федерации, как вот, например, я – петербуржец и представляю питерское Законодательное собрание. Но признаюсь честно: до недавнего времени царил беспорядок, связанный с тем, что сенаторов меняли как перчатки. Больше всего грешили губернаторы, хотя и мои коллеги-законодатели тоже иногда себе позволяли. У нас в месяц до 25 человек менялось! Чтобы этого избежать, мы инициировали закон, который запретил ротации: прошли региональные выборы, назначали своих представителей в Совет Федерации, и все – трогать их не сметь до конца срока полномочий местных властей. Ситуация сразу же стабилизировалась. Теперь что касается “варягов”: мол, некоторые сенаторы не могут даже свой регион на карте показать. Это миф, потому что перед назначением человек как минимум съездит туда несколько раз, а потом ему предстоит регулярно отчитываться. Не говоря уж о том, что многие “варяги” добиваются фантастических результатов в лоббировании интересов своих субъектов Федерации: москвичи, к примеру, лучше приезжих ориентируются, в какую дверь постучаться, какую бумажку поднести. Есть и прямо противоположные примеры, к счастью, пальцев одной руки хватит их пересчитать. Но чтобы полностью ликвидировать проблему, необходимы выборы. Я – за выборность членов Совета Федерации. Как в Госдуму: раз в четыре года повсеместно и одновременно. Надо это совместить с региональными выборами, только кандидатуры сенаторов будут предлагать губернатор или заксобрание, а народ -выбирать из них.
– Когда ждать новых изменений порядка формирования палаты?
– Если бы мы не ограничили произвол региональных властей в деле назначения-снятия своих представителей в Совете Федерации (закон вступил в силу 1 января 2005 года), то реформа уже назрела бы. А в нынешней ситуации я как ее сторонник в меньшинстве. В Госдуме желающих поддержать новый порядок мало, а в администрации президента их вообще нет. Вывод? В ближайшие два-три года перемен ждать не следует. Что логично: за 12 лет порядок формирования Совета Федерации менялся трижды.
– Возрастает ли у нас статус члена Совета Федерации? В США, например, “сенатор” звучит гордо, в России – заметно скромнее.
– Там сенаторство существует почти 250 лет, а в России – только 12. Вот и ответ. Плюс следует учитывать особенности национального менталитета: представители законодательной власти в России всегда считались чиновниками второго сорта. В отличие от Европы, например. Впрочем, и Россия взрослеет: если в 2001 году Совету Федерации доверяли 6 процентов населения, то сегодня эта цифра близка к 30 процентам. Конечно, уровень доверия парламенту существенно ниже, чем президенту, но все же он потихоньку растет и уже даже достиг правительственного уровня. Хотя я не обольщаюсь, понимая, что немало и таких, кто вообще не слышал о том, что есть Совет Федерации.
– То, что население не доверяет законодательной власти, не есть ли проблема самой этой власти?
– Мы меж двух огней. Чтобы не быть голословным: мы не можем отклонить бюджет, даже если нам что-то не нравится, потому что в противном случае критикующие этот бюджет люди выйдут на улицу, так как им с 1 января не повысят зарплат и пенсий. Скажут: Госдума все вовремя приняла, а Совет Федерации закочевряжился.
– Но раньше коммунистическая Дума периодически не принимала бюджеты, и народ на улицы не выходил…
– Никогда зарплаты не повышались столь значительно и такому количеству граждан, как в 2006 году. Все об этом знают, и все ждут. Это именно та ситуация, когда дорого яичко к Христову дню. Правомочно поставить другой вопрос: почему Совет Федерации не заворачивает иные, менее острые законы? Потому что каждый законопроект мы курируем с момента его рождения: он еще только поступил в думский комитет, а у нас уже есть заключение нашего профильного комитета. Если нас что-то не устраивает, мы сразу же сигнализируем на Охотный Ряд. И масса примеров, когда закон дорабатывался с учетом наших пожеланий. Ну а когда все разногласия сняты, путь законопроекта становится быстрым и легким. Зачем нам возражать?
– В таком случае почему вы проголосовали за закон об ОСАГО? А теперь собираетесь еще и увеличить это бремя?
– Для начала: Поправки в Налоговый кодекс, принятые в 2002 году, позволяют регионам самостоятельно устанавливать размер транспортного налога, в том числе и увеличивать его в пять раз. Кстати, они вправе и уменьшать в пять раз. А увеличение налога Совет Федерации и не планировал. Что же касается самого ОСА-ГО, то тот беспредел, который царил у нас на дорогах, делал его введение жесткой необходимостью. Единственное, на чем настаивал Совет Федерации, так это на том, чтобы ввести льготы для аккуратных водителей, не имеющих аварий по два года и более, для ветеранов, пенсионеров и т. д. Нашу поправку отклонили. У нас сегодня внесены три поправки в этот закон: уменьшить тариф минимум в два раза, ввести те самые льготы и сумму выплат. Но эти и другие предложения Госдума обещает рассмотреть только весной.
– Много говорят о “проблеме-2008”. Собираетесь ли вы принять участие в президентских выборах?
– Сам я не планирую выдвигать свою кандидатуру на этот пост. Теперь что касается самой ситуации с выборами. Я регулярно получаю письма с просьбой изменить закон и продлить Владимиру Владимировичу Путину президентство на третий срок. Если провести опрос, то больше половины наших граждан ответят, что полномочия надо продлить, и бог с ней, с Конституцией. Однако повторю за президентом: никаких изменений в Основной закон, никакого третьего срока.
Теперь пара слов о преемниках: само понятие “преемник” вызывает неоднозначную реакцию. И, наверное, это правильно: преемник – это неуверенность в силах кандидата, а я убежден, что тот, кто рассчитывает быть всенародно избранным, не должен нести шлейф покровительства свыше. Лично мне хотелось бы одного – чтобы тот, кто сменит Путина, продолжил выбранный им вектор развития страны. И лишь в таком аспекте можно говорить о преемственности. Что же касается Владимира Владимировича, то я убежден, что, кем бы он ни стал в 2008 году, он будет оказывать серьезнейшее влияние на российскую жизнь, останется авторитетным политиком.
– Хотелось бы узнать ваше мнение относительно реформы призыва в ряды Вооруженных сил России…
– Мои слова пресса исказила: якобы Совет Федерации видит этот закон в числе приоритетных, но уделялось внимание лишь профессиональным отсрочкам. Тогда как их три вида – еще и образовательные, и социальные. Я против того, чтобы упразднялись последние два. Но об отмене некоторых отсрочек говорить приходится: не было бы депопуляции – не было бы проблем. Не хватает у нас солдат. Абсолютно правильное решение президента по сокращению срока службы с 2008 года до одного года. Уверен, что можно и нужно идти дальше, сохраняя при этом сам призыв. Он необходим при наличии и параллельном формировании частей на контрактной основе. Нужна и альтернативная служба. Я сам прошел армию – служил в ВДВ: когда пришел в учебку, ни разу с парашютом не прыгал, а уже через полгода был гвардии сержант. Считаю, что мужчине нужно пройти армию. Конечно, не встречаясь с дедовщиной. Но если мы снизим срок службы до года, а то и до полугода, мы эту проблему ликвидируем. Поддерживаю и инициативу дать контрактникам право поступления в любой вуз без экзаменов. Но я против того, чтобы брали в армию студентов: зачем микроскопом гвозди забивать? Если уж делать для них службу, то альтернативную – по окончании обучения предоставить выбор: или год в армии, или три года учителем в сельской школе. Командующий Московским военным округом поддержал мою идею: ведь из села частенько поступают неграмотные ребята в прямом смысле слова – не умеют ни читать, ни писать.
– Сергей Михайлович, почему вы поменяли “тотем” Партии жизни с выхухоли на бобра?
– Не было у нас ни выхухоли, ни бобра. Это журналистская придумка. Могу официально заявить, что Партия жизни к этому симпатичному зверьку никакого отношения не имеет. Как и к бобру. А что политтехнологи на воздушном шарике что-то когда-то нарисовали, так это все несерьезно. И бобер так же возник. Но эта идея как родилась, так и умерла.
– Кто ваши идеологические противники? Кто составляет, если можно так выразиться, “партию смерти”?
– Наша партия исповедует простую истину: мы ни с кем не боремся, потому что убеждены, что наши идеи либо принимаются людьми, либо нет. Вообще-то я не знаю тех, кто бы стал возражать против того, чтобы россияне жили дольше и богаче. Мы боремся не против, а за. Но мы не беззубые. Другое дело, что, как в фильме “Первая кровь”, никогда не начинаем первыми, но если настрогают, мы отвечаем. А наши лозунги не предполагают наличия идеологических противников. В политических баталиях не используем грязные технологии. Впервые “тактику миролюбия” мы применили во Владимире, где, кстати, получили 10 процентов на местных выборах. В Костроме мы прошли…
– А предстоящую в будущем году чистку партийных рядов?
– Мы люди законопослушные. Сегодня под знаменами Партии жизни 108 тысяч “штыков” с партийными билетами и учетными карточками. Я очень горжусь, что мы единственная партия в России, в которой 58 процентов членов – представительницы прекрасного пола. У нас 84 региональных отделения. И в 2007 году, смею вас уверить, у нас все будет в порядке: семипроцентный барьер в Госдуму мы преодолеем.
Источник: ("Итоги" (Москва).-16.01.2006.-№003.-с.10-15)
